к худшему.
Изгаженная душа требовала отмывки, и она говорила не то, что хотела сказать, если бы не была изгажена ненавистным скотом. Он срежиссировал ее размолвку с мужем, внушив страх за вынужденное предательство, скот же не получил право на даму червей, ее согласие. Уверенной поступью он шел к ее дому, заранее зная, что сейчас будет. Холодная рука его скользнула рыбой в сердце, выпотрошило его, и заставило видеть сердечные мучения со стороны. Скот наслаждался властью и отобранным у ее мужа правом владеть ею. «Надо бить в рыло с размаха только лишь при его приближении», – подумала червовая дама, когда было уже совсем поздно. Никаких пустых реплик и вопросов: в рыло, и чтоб не слышать его скрежета. Она даже посоветовала такой исход подруге, но легко советовать, и трудно выполнить мечтания остервенелой тетки в схватке с тщеславием и обиженным сердцем.
На улице у подъезда стойкий аромат оповещал о страшном: разгневанный и оскорбленный муж с размаха разбил самые лучшие духи о стенку. В знак того, что эти духи, которые он хотел подарить ей, своей законной супруге, никогда уже не станут ее, лежали эти красивые стекляшечки во французском дыме иллюзий на русской почве.
В сад за аглеброй
Душа матери, мелкие бельевые прищепки, фантики от мороженого, высохший в упаковке лейкопластырь… Она точно отмороженная. Ей всегда было жарко от папиной любви, наверное. Теперь убирается, моет и пылесосит прямо по сердцу. Всю любовь выполоскала претензиями ко мне. Чашка для чая, моя… Плюнула в нее и пошла дальше убираться. Хорошо, когда чисто, и еще лысо и гладко, как в ее мозгах, бутоньерка приколота к извилине. Тянет чем-то непоправимо гадким, похоже, спиртовым. Непоправимо.
Эту дуру мать искала по улице, когда ей было 15 – 16 лет, помочь понять ей хотела, куда она падает, пожалеть и помочь – и только это. Не ругаться. Оказалось, всё уже бесполезно: ей промыли мозги соглядатаи деятельности ее матери через свою призму, прямо противоположную ее жизненной позиции. Оттого разговоры Марии с дочерью так тяжки: всю свою горькую жизнь перелили в нее соседки, всю боль за тяжкие труды над сознанием своих мужей-алкоголиков. И когда Мария со своей престарелой мамой встречается, ее тянет ноша жизни матери, тяжкая горькая сума с камнями и сниженной самооценкой, советы ее из мира сумрака сознания.
– Вся по горло в слезах всю жизнь, но учит жить, – чему? Как плакать и не увиливать, когда тебе веслом по башке дают?.. Меня такие встречи лишают иммунитета, – разговор с подругой переходит границы приличного в откровениях. – Тянет, как в тину, в свое безденежье и неумение поймать луч оптимистического взгляда на жизнь, в свой беспросвет любимый и такой привычный, желанный. Накатанный поколениями нищенского существования в рыданиях по совершенству, – разошлась в прениях Мария. Дочь родилась, луч света показался из-за туч. Так надо же явиться растоптать
