палатку, которая едва держится на каркасе. Руки Асунсьона скользили по натянутой зеркальной коже, словно по животу элитной шлюхи, с жадностью, похотью и предвкушением сбывшихся фантазий. Трепещущий мешок тектопластика схлопнулся и, развернувшись хитроумным оригами, превратился в новенький нечестивый «Харлей». Мотоцикл вырвался из асфальта с воплем, словно мандрагора, с его темных ребер и костей капал ихор.
– Время вышло, Сантьяго Колумбар. Где твои дружочки?
– Пять минут, Миклан.
– Никаких минут, Сантьяго Колубар. Игра в самом разгаре. Анхель. – Тонкая, как меч, девушка с кожей и волосами белыми, как известка, выпрямилась в седле своего мотоцикла. Запрокинула голову, зажмурилась, изображая духовный экстаз. Ее ноздри зашевелились.
– Слабый феромонный след, Миклан. Ему около двух часов. Направление – норд-норд-ост.
– Мужчина? Женщина?
– Женщина. Одиночка. Разделим стаю, чтобы охватить территорию побольше?
– Нет. Если убиваем, то наверняка. – Мертвячка Миклантекутли оседлала свою машину и протянула руку в перчатке без пальцев к Сантьяго. – Волна поднялась, Сантьяго Колумбар.
Антициклон, возрождающий пламя отвращения из пепла, пронесся по улицам и раскаленным бульварам. К чему ждать тех, кто не понимает? Сантьяго в них не нуждался; откровение – дело интимное. Он потянулся к руке Миклантекутли и вскочил на сиденье позади нее. Тектопластические обводы ласково прильнули к телу; его пальцы сомкнулись на стянутой ремнем талии старой знакомой.
Мертвячка-охотница Ананси скользнула на свой новорожденный мотоцикл, завела мотор. «Конечная станция» вздрогнула от охотничьей песни мощных углеводородных двигателей. Мотоциклы построились вереницей – Миклантекутли и пассажир ее возглавили – и помчались на север по Вермонт-стрит.
Оставалось максимум сорок девять часов, и Камагуэй никогда еще не чувствовал себя таким живым. Утекающее с небес знамя комендантского часа, ощущение океанского ветра на лице и руках, пока он ехал с опущенным верхом по северной части района Харбор, принесенные этим ветром ароматы водных просторов, опаленного солнцем асфальта и иссушенного дня, ощущение скорости, власти над пространством-временем: он внезапно узрел необычное в обыденном, как будто открыл непримечательную бутылку, а в ней оказалось потрясающее вино. Может, неумолимость обратного отсчета сделала чувственный мир особенно четким, или же все дело в каскаде тектохимических реакций, вбрасывающих в его кровоток странные дофаминоподобные вещества?
Грозовые тучи проблеском желтизны в черноте небес ползли на брюхе по горизонту, словно бесшумный флот, сбившийся с курса. Обострившееся восприятие Камагуэя окрасило их в цвета болезненной ностальгии. В детстве, в Северном Квинсленде, муссон начинался похоже: нитью тьмы на краю света. С мокрой веранды он наблюдал, как дети-нонконтратистос пляшут голые под дождем, страстно желая к ним присоединиться и понимая, что
