да, язычок, – хмыкнула нянечка, – Зачем бы тогда пришла?
Будь это в иное время и в ином месте, впору было подумать, что кто-то вздумал настолько зло подшутить над ним. Заполошно оглянулся на свою медсестру, та, конечно же, всё прекрасно поняла, ободряюще улыбнулась, протянула ему ножницы:
−Там под язычком такая уздечка есть, увидите, она, случается, прирастает, мешает нормально сосать. Чикнуть по ней – и все дела. Это совсем просто, Владимир Евгеньевич, и вовсе не больно, он даже ничего не почувствует.
Танеев со страхом поглядел на холодно поблескивавшие стальные бранши, гигантские в сравнении с тонюсенькими младенческими губками, обречённо спросил, нет ли ножниц поменьше. Ответила, что и такие сгодятся, ещё разок глянула на него, ничего больше не сказала, попросила нянечку зажать ребенку носик, и когда тот обиженно закричал, ухватилась за его розовый язычок, приподняла, ловко сунула кончики ножниц в образовавшийся просвет и чикнула.
– И все дела, Владимир Евгеньевич, – подмигнула обескураженному Танееву, начавшему уже привыкать, что обращаются к нему с добавлением отчества.
За нянечкой закрылась дверь, Танеев разжал в карманах халата вспотевшие ладони, справился с дыханием, опасливо спросил:
– А если з-закровит?
И покорно снёс вторую чувствительную оплеуху, услышав в ответ:
– Так там же сосудов нет, кровить неоткуда, неужто не знаете?..
Запомнить-то, может, и запомнит, до конца жизни или не до конца, но разве сравнима та незатейливая историйка с поджидавшей его вскоре бедою, хуже которой не бывает? Так, разминочка, не более чем первый звоночек в начале лежащей перед ним дальней дороги. Штопанная фраза о времени, которое лучший лекарь, в равной мере применима и к лекарям. Танеев постепенно втягивался в затейливую хирургическую работу, день ото дня чему-то учась, что-то вспоминая, запоминая, обжигаясь и дуя на воду, досадуя на себя и радуясь, обычное дело. И не только для медиков. Вот разве что ошибки, на которых те учатся, кому-то дорого обходятся. Ко второму году своей врачебной жизни уже более или менее освоился, обретал необходимую в общении с больными уверенность или, что в медицине плохо различимо, умению скрывать свою неуверенность. Больше того, даже предпочитал иногда часы работы в поликлинике стационарным – не очень-то складывались у него отношения с заведующим отделением. Осмелел до того, что позволял уже себе на приёме пошучивать, поругивать, поучивать.
И не стал скрывать возмущения, когда вдруг не открылась, а разлетелась, ногой, что ли, распахнутая дверь, вслед за тем ворвалась в кабинет распаренная грузная женщина, волоча за руку мальчика лет десяти-одиннадцати. Но и слова произнести не успел. Верней сказать, не дали ему. В маленьком городишке, известно, «все друг друга знают», опознал он и эту даму, заведовавшую столовой, тем более что кормился там. Сразу обрушилась на него лавина зычных, яростных слов, угроз и проклятий, обещаний поквитаться
