style="font-size:15px;"> Король чувствовал, что время уходит. Еще минута, и все было бы испорчено. Притом же в сердце короля царило счастье. Он почерпнул вдохновение в красноречивом взгляде принцессы.
Глаза Генриетты говорили ему:
«Ведь вас ревнуют. Рассейте подозрения. Кто боится двух соперников, тот не боится ни одного».
Своим ловким вмешательством принцесса одержала верх. Король улыбнулся де Гишу.
Де Гиш ни слова не понял из этого немого разговора. Он видел только, что принцесса старается не смотреть на него. Получив помилование, он приписал его принцессе. Король был доволен. Один принц ничего не понимал.
Балет начался. Он был великолепен.
Когда скрипки воодушевили августейших танцоров, когда наивная пантомима той эпохи – ее наивность еще подчеркивалась посредственным исполнением сиятельных артистов – развернулась во всем блеске, зала дрогнула от аплодисментов.
Де Гиш сиял как солнце, но солнце придворное, готовое довольствоваться второстепенной ролью. Ему не было дела до успеха, который не оценила принцесса; он мечтал только о том, как бы снова завоевать ее благосклонность. А она даже не взглянула на него.
Мало-помалу тревога омрачила всю его радость, весь его блеск, ноги подкашивались, руки не слушались, голова горела.
С той минуты король стал действительно первым танцором кадрили. Он бросил взгляд в сторону своего побежденного соперника.
Де Гиш даже не похож был больше на придворного; он танцевал плохо, невыразительно; вскоре он совсем остановился.
Король и принцесса торжествовали.
XXI. Нимфы парка Фонтенбло
С минуту король упивался своим торжеством – оно было полным. Потом он обернулся и взглянул на принцессу, чтобы немного полюбоваться и ею.
В юности люди любят, может быть, более пылко и страстно, чем в зрелом возрасте, но у них и все другие чувства тогда проявляются с такой же силой, и самолюбие не уступает любви, не то что позднее, годам к тридцати – тридцати пяти, когда любовь становится всепоглощающей.
Людовик вспоминал о принцессе, но больше думал о себе; она же думала исключительно о себе, а о короле даже не помышляла.
Во всем этом переплетении царственных романов и царственного эгоизма жертвою был де Гиш. Всем бросились в глаза волнение и растерянность бедняги, и это уныние было тем более заметно, что никто никогда не видел его с опущенными руками, повешенной головой, потухшим взором. Обычно ни у кого не было сомнений относительно де Гиша, когда имелись в виду вопросы вкуса и элегантности. Сначала большинство приписало его неудачу в балете просто придворной хитрости. Но более проницательные, а таких при дворе немало, скоро догадались, что тут что-то другое.
Наконец все потонуло в бешеных аплодисментах. Королевы выразили милостивое одобрение, публика – шумный восторг. Король удалился переодеться, и де Гиш, предоставленный самому себе, подошел к принцессе. Она сидела в глубине сцены, ожидая своего второго выхода и предвкушая
