я был в отъезде, и о случившемся узнал по рассказам.
Шмель был взволнован.
Сенбернариха оказалась ему под стать: пышных форм и тоже с некоторым превышением нормы роста.
Шмель так перенервничал, что в первый день не смог. Но во второй собрался – и всё получилось.
Виталий стоял за углом, совсем тихо цокая языком и качая головой.
…С того дня Шмель стал другим.
Поначалу мы не знали об этом; и сам он тоже не догадывался.
Виталия мы больше не видели, но не слишком печалились о том.
Кажется, и Шмель позабыл о своей мимолётной подруге.
Однако в голове его случилось необратимое: он стал отцом. Так он думал о себе, даже не увидев своих детей. Любовь его к миру не иссякла, но ответственность за ближних приобрела иные качества.
…Привычно неопрятной в наших краях весной, по грязному снегу, мы возвращались из леса с прогулки. Хотя свёрнутый поводок всегда лежал у меня в кармане куртки, я редко цеплял его за ошейник – в минувшие пять лет стало очевидным, что пёс не причинит никому вреда.
От леса до нашего двора было совсем близко – всего лишь миновать надёжно закрытый от любых досужих глаз дом нашего соседа, охотника и рыболова Никанора Никифоровича.
Но нынче случилось из ряда вон выходящее: Никанор Никифорович оставил приоткрытой дверь на свой двор. Едва мы с этой дверью поравнялись, оттуда, как из засады, вылетела в нашу сторону его охотничья собака – бело-рыжая легавая.
До сих пор я видел её только из окна второго этажа нашего дома – когда Никанор Никифорович выпускал свою собаку из клетки, чтобы погуляла по участку.
Шмель же встретился с ней впервые.
…Всё длилось не более трёх мгновений.
Шмель, который только что был возле меня, совершил стремительный бросок. Собаки с глухим ударом сшиблись – и тут же стало ясно, что легавая безоговорочно побеждена.
Она взвизгнула и, убегая, ударилась о крытую железным листом дверь, из которой только что выбежала. Раздался грохот: к несчастью для легавой, дверь открывалась наружу. Легавая отлетела прочь, и Шмель был уже готов броситься ей на хребет. Однако, срикошетив от удара, дверь чуть приоткрылась, и это спасло легавую: изогнувшись, она ворвалась в образовавшуюся щель на свой участок.
Несомая инерцией своего веса, дверь снова мягко прикрылась.
Я ничего не успел предпринять, и очнулся, только увидев Шмеля у этой закрытой двери: собранного, но взъярённого.
На снегу виднелись кровавые следы.
Я бросился к Шмелю – и, второпях осмотрев его, понял: это была не его кровь. Схватив пса за ошейник, поволок его домой, приговаривая:
– Шмель, как же так… А вдруг бы ты убил её…
Достаточно отойдя, я оглянулся: двор Никанора Никифоровича безмолвствовал. Легавая молча претерпевала боль и пораженье.
Усадив Шмеля на крыльце своего дома, я осмотрел
