директора не отвлекал унылый вид не самого фешенебельного микрорайона города. На стенах репродукции с портретами знаменитых композиторов чередовались с всевозможными наградами, заключенными в рамки – это чтобы вдохновение ни на минуту не покидало директора. С дюжину стульев были выстроены в ряд вдоль стены – это чтобы директор могла устраивать разносы сразу нескольким подчиненным. В дальнем конце кабинета поблескивал черный концертный рояль с поднятой крышкой – это чтобы директор могла музицировать в моменты посетившего ее вдохновения. Справа от меня стоял письменный стол – рабочее место директора. За этим столом сидела полная женщина лет пятидесяти – директор дворца культуры.
Тяжелая беседа длилась уже около пяти минут. Разговор не клеился. Как бы я не деликатничал, но между нами так и не наладился контакт, необходимый для доверительной беседы. Баранина настороженно выслушивала все мои вопросы и отвечала на них обтекаемо. Мое недоумение нарастало. Ведь никто в здравом уме не станет утаивать очевидного, что на фасаде здания висит мемориальная доска и что она посвящена памяти такого-то деятеля культуры и искусства. С какой стати тут юлить и скрытничать? И почему бы не признаться, мол, да, именно она выступила с инициативой об увековечении памяти композитора. Или, наоборот, отрицать это, дескать, она не имеет к этому решительно никакого отношения. Директор дворца культуры почему-то пыталась скрыть от меня даже эту информацию.
Я устало помассировал переносицу:
– Муза Сидоровна, давайте попробуем начать все сначала: скажите, как на дэка появилась мемориальная доска Тетереву?
– Не морочьте мне голову, прошу вас, уходите, у меня много работы.
Баранина взяла со стола первые попавшиеся под руку ноты и принялась сосредоточенно изучать их, хоть они и были перевернуты вверх тормашками. Ее внешность не могла бы вызвать у меня симпатии, даже если бы она не кривила губы и не морщила нос. У нее была толстая, пористая кожа, густо покрытая тональным кремом, широкие скулы и квадратный подбородок обросли салом настолько, что лицо походило на диск луны, а судя по ее грубым ручищам, ей было бы привычнее иметь дело с крупным рогатым скотом, чем с будущими скрипично-фортепианными виртуозами.
Я не собирался так просто отступаться:
– У вас много работы, а у меня много свободного времени – мы гармонично уравновешиваем друг друга. Так что насчет доски?
Баранина подняла на меня круглые от возмущения глаза:
– Не понимаю, о чем вы?
– О доске.
– Зачем вы сюда пришли? Что вам вообще надо?
– Я хочу найти того, кто допустил грубую ошибку на доске…
– Слушайте, вы в своем уме? У вас, что, осеннее обострение? Может, вызвать вам скорую?
– Муза Сидоровна, доска на дэка установлена по вашей инициативе?
– О господи… – простонала Баранина и уткнулась лицом в ладонь.
– И все же?
Не было похоже, что я доконал Баранину – ее слоновья кожа выдержала бы «дробины» и посерьезнее моих. Я молчал. Мне было любопытно наблюдать
