идатов на осеменение, но, не найдя хоть кого-то одинокого, снова вздохнула:
– …Или обратись в банк. Ну, ты понимаешь какой.
Елизавета отодвинула тарелку с салатом:
– Понимаю, – процедила сквозь зубы. – Я понимаю, что лучшая подруга пихает меня по проторенной дорожке. Бабка мать одна растила, мама нашла мужика-донора, и я в банк должна пойти оплодотворяться!
За соседним стоиком заинтересованно притихли.
А Сонечка даже руками замахала.
– Хватит, хватит! Я понимаю, что у тебя жизненные установки, моральные принципы и все такое. Но, Лизавет, тебе уже сорок. Тут не часики тикают, а куранты бьют.
Мысленно выматерившись, Елизавета потянулась за сумочкой.
– Спасибо, что и про возраст напомнила. Ладно, Сонь, рада была увидеть, а поговорить – нет. Чао.
Сонечка обиженно надула губы.
– Вот про это я и говорю, – ткнула в ее сторону зубочисткой. – Прямая ты, как железный дрын. Поэтому мужики и шарахаются. Эй, ты что, правда уходишь?
– Ухожу.
Встав из-за стола, Елизавета одернула юбку.
Зря только согласилась на эту дурацкую вылазку. У них с Сонечкой были весьма специфические отношения, и чем дальше, тем специфичнее.
Подруга была такая… девочка-девочка, полная женской мудрости, граничившей со слабоумием.
Терпеть мужа-кобеля? Ну, мужчины по природе своей полигамны, и вообще – в измене оба виноваты. Смириться с нагулянным ребенком? Так чужих детей не бывает. Цветочек жизни надо беречь, холить и лелеять. Глядеть сквозь пальцы на бытовую инвалидность супруга? Не мужское это дело – тарелки намывать и унитазы драить.
При этом Сонечка из тех, кому можно позвонить среди ночи и попросить помощи. Рассказать все свои самые страшные секреты и быть уверенной, что ни одна живая душа не узнает.
Их дружба тянулась с университетской скамьи. И Соня была единственной, кто искренне интересовался жизнью Елизаветы и совершенно не завидовал ее пусть небольшому, но успешному бизнесу.
– Погоди, я с тобой! – подскочила Сонечка.
Не глядя бросила на стол несколько купюр и посеменила следом, путаясь в подоле вечернего платья.
– Гожу, – со вздохом согласилась Елизавета. – И даже могу подбросить до дома.
– Да, было бы здорово. Ты всегда такая внимательная!
Еще одной отличительной чертой Сонечки была способность мгновенно забывать о всякого рода ссорах и неприятностях.
Хотела бы Елизавета так!
По дороге подруга принялась щебетать о новой супермегакрутой процедуре, которую предлагали в одном из салонов красоты.
– Они слизь улиток используют, представляешь? Говорят, улитки эти особые, то ли адамантины, то ли алефтины…
– Ахатины, – пробормотала Елизавета, высматривая как половчее проехать. Зарядил холодный осенний дождь, и вечерняя серость стала совсем непроглядной.
– Ну да, ахатины. Жуткие такие, огро-о-омные. Но спросом пользуются. Хозяйка еще им на раковину всякие камушки лепит, красит. Ничего так, гламурненько. Может, и тебе попробовать?
Елизавета фыркнула. Ну да. Сидит она такая красивая за столом и улиткам на ракушки стразы приделывает. А рядом трется сорок котов – как символ ее одиночества.
Может, и правда на их род порчу навели? Не приживались мужики, хоть ты тресни.
– Ваша остановка, мадам. Извини, заходить не буду.
Сонечка тяжело вздохнула и, протараторив «еще увидимся, спасибо», выскочила из машины, традиционно не предлагая заглянуть в гости. Елизавета на дух не выносила ее благоверного «бабуина» с вечно маслеными глазами. И сумел же зацепиться, сволочь… Теперь вертит Соней, как хочет. А та ведется, как будто других мужиков в Новосибирске нет.
Но кто Елизавета такая, чтобы лезть в отношения двух взрослых людей?
– Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад, – пробормотала, глядя вслед удалявшейся подруге.
И, развернув свою красную букашку, поехала в офис.
Домой не хотелось. Ее просторная, но до ужаса тихая квартира с некоторых пор казалась тюрьмой. Сердце все еще ныло – последние отношения дались ужасно трудно.
А все из-за надежды, будь она неладна! Рома казался таким… её. Уверенным в себе. Сильным. Способным видеть и решать проблемы.
Его не нужно было просить встретить после работы. Или побаловать чем-нибудь вкусненьким. Или сделать что-нибудь по дому… Его не смущал возраст Елизаветы,
