зажиточная и традиционно большая семья. Хозяин с одной женой и семеро детей. В доме также жила молодая служанка, сирота, взятая в дом больше из милости, чем по необходимости. Хозяин дома относился к ней как к члену семьи, но говорил, что, «мол, если найдется жених, то мы с женой заместо отца с матерью свадьбу справим, но приданое я не дам… Не могу! У меня родных дочек шесть штук! А вместо приданого пусть будет твоя красота». Девушка выросла и правда на редкость привлекательной. Фигура, лицо… Все было удивительно четких линий, а непоседливый, бойкий нрав, хоть и не считался большим достоинством, почему-то привлекал молодых людей. Но женихи не ломились толпой. Приданого не было, а красоту в карман не положишь. Да она к тому же имеет неприятное свойство исчезать с годами, тогда как капитал, наоборот, с годами растет… Не нашлось ни одного отца, готового отдать сына за бесприданницу, да еще и сироту.
Время шло, Мохини росла. Уже давно прошел наиболее подходящий для невесты возраст. Она стала задумываться о дальнейшей судьбе. Раздумья были тяжелы, а выбор – небогатым. Наконец она решилась (а хозяин одобрил выбор) стать куртизанкой и таким образом превратить свою красоту в капитал, который помог бы ей в будущем спокойно прожить старость. На заработки она ездила раза два в неделю. Благо, до ближайшего города было недалеко. Профессия Мохини уважения в деревне не прибавляла, но и не вызывала такого отчуждения, как профессия мясника или сборщика налогов. Большинство ее понимали, хотя и думали, что на ее месте выбрали бы смерть. Но хорошо так рассуждать, находясь на другом месте…
Шанте Мохини нравилась. Не то чтобы он нарушал какие-то обеты, до этого дело не доходило. Разве что в уме…
Он любил, чтобы подаяние выносила именно она. Сам же Шанта не мог не нравиться девушке. Он тоже был красив, но его красота была другого свойства. Красота монаха, чистая красота. Когда юноша ведет отреченный образ жизни, он обретает какую-то особую потенцию, своего рода свечение, исходящее от всего тела, и особенно от лица. Кожа Шанты была гладкая, загорелая. Он почти всегда носил только одну набедренную повязку. Глаза его были подвижны и, когда он разговаривал, будто бы искрились.
Красота же Мохини была обычной, просто телесной, той, которая уходит с годами.
Мохини всегда с радостью выносила Шанте пожертвование в виде простого риса и фруктов (хозяин знал о строгостях Муни), отнимая эту почетную обязанность у хозяйских дочек, которые жаловались отцу, но тот почему-то лишь посмеивался в ответ.
Она не имела никаких видов на Шанту (слишком уж велика была разница: она – сирота, торгующая собственным телом, а он – ученик известного святого и наследник богатейшего рода), но все равно кокетничала с ним. Скорее, просто по привычке.
Наконец Шанту заметили.
– Молодой господин! – раздался звонкий голос Мохини. – Вы сегодня рано. Я даже не успела надеть самое лучшее платье…
Шанта покраснел и ничего
