не наши, не местные, но фамилия на слуху. Он вам родственник?
– Д-да. Дядя. Мать разыскивает. С войны. Я тут брал интервью у вашего министра. Анатолий Сергеевич очень помог. Да вы, наверно, листали журнал… Не листали?
Я полез в сумку, достал припасенный на этот случай номер, открыл разворот с интервью и подал журнал майору.
Про министра всё было правда. Именно по номеру «ЗиЛа», когда-то увиденному во сне, я узнал фамилию Иванёнков и где этот человек был отмечен жительством.
Ночь на вторник мы провели с Виталиком в районной гостинице, а утром нас разбудила женщина-милиционер и вручила официальную справку: Иванёнков Николай Семенович, год рождения такой-то умер такого-то числа, месяца, года, в результате несчастного случая на воде, (в скобках «утопления), номер свидетельства о смерти такой-то, похоронен там-то, родственники – не имеются.
Наш белый заморский джип стоял на площадке под окнами. Он был даже вымыт и блистал свежей ржавчиной. Однако глушитель казался приваренным намертво.
На кладбище мы не сразу нашли две могилы, но я без труда узнал лицо человека, смотревшего на меня со старой выцветшей керамической фотографии. Это был он. «Отец». Зато фотография на другом, стоящем почти впритык, и таком же сварном, железном, под красной звездой, но маленьком, «детском», памятнике не говорила ничего. «Леша Иванёнков», – прочитал я.
5
– Так, ты будешь работать или нет? Мы что, торчать здесь будет до конца века?
Виталик страшно ругался, и я его понимал.
Весь тот несчастный вторник, сразу после кладбища, мы носились по всей округе, как сумасшедшие, разыскивая свидетелей и нашли, наконец, моториста катера, Ивана Захарыча, списанного «отцом» в тот день из-за кашля. Вместе с ним рванули в деревню Устиниху, посидели там на высоком холме над рекой, помянули. Иван Захарыч рассказывал и водил над поймой рукой.
«Которы-то всплыли, дак уже не живые, – рассказывал Иван Захарыч, – а остальных там в рубке и нашли. Весь леспромхоз ревел. И от школы были венки. Не то он в седьмом был, не то в восьмом. С отцом повсюду вместе ходил, куда этот, туда и тот. Матка-то у них рано померла. А катер-от… Катер-от как на берег вытащили, так он и соржавел, никто на него не сел, так на металлолом и отправили. А хороший был катер, как сейчас помню. Водомёт. Мы с Семенычем вместе на курсы ездили, в Устюг, я на моториста сдавал, он по судовождению. Кажну Пасху, как пойду на погост поминать родителей, так я и Семеныча помяну… – Иван Захарыч зашмыгал носом. – Золотой человек-от был, душа-человек, и вот так… А вы сами-то кем ему будете? А, ну, понятно. Семеныч как-то говаривал, что в плену у немцев сидел, в Мюнхаузене, кажись. Сам-от он не от нас… Дак чего еще насчет пацана? Не нашли пацана. В гроб пустой земли горстку бросили да воды речной кружку вылили, да вот так и зарыли. Его, видать, в затор тогда затянуло. Не разобрали тогда затор. Вода упала, ничего не успели. Летом уж начали было разбирать, дак дожди пошли, чистое опять половодье,
