понимаешь, лишний шум ни к чему. Город у нас хоть и немаленький, но тихий и спокойный, как Простоквашино. Смотрел мультик? Новый, в этом году только вышел. Так вот, там в одном доме уживаются и пес, и кот, и птичка с мальчиком. А всё почему? Не знает пёс, что должен гонять кота, а кот не знает, что может сожрать птичку. И всем хорошо…
– Вы хотите сказать, что ради общественного спокойствия прокуратура будет мухлевать с делами и не усмотрит серию?
– Не прокуратура, – Паутов многозначительно ткнул пальцем в потолок. – Такие вопросы через партийцев и Москву решаются. Представляешь, что с городом будет, если объявят, что у нас маньяк завёлся? Но после третьей жертвы уголовные дела они, конечно, объединят. Выхода другого нет, но афишировать не будут. Опера не дураки, давно поняли, что один человек орудует, но начальнику розыска сверху уже намекнули, чтобы по отчетам и коллегиям преступления проходили, как единичные. Одно в прошлом году, два в этом. И ты не лезь в это дело.
– Но мы, как криминалисты, можем участвовать в разработке версий, – не унимался я.
– Андрей, против системы не попрёшь. Тем более, слесарю это сделать трудно. Я всё понимаю, но будет отмашка сверху, мол, признаем, один убийца, одно уголовное дело – тогда другой разговор. А пока расследуем разные убийства, но принимаем во внимание, что убийца один. Хотя, есть вероятность, конечно, крайне низкая, что преступления не связанные. Но я сам в такое не верю…
– Понял, Аристарх Бенедиктович, разрешите идти?
– Иди, но… Если тебя так волнует это дело, зайди к химикам. Там волокна они исследуют. Что на одежде жертв нашли, которые за волосы приняли поначалу. Потом мне доложишь.
– Есть!
– Тук-тук! – я открыл дверь химической лаборатории, она же была одновременно и кабинетом “братьев-химиков”. Просторное помещение, заставленное столами и шкафами с банками с реактивами. В углу примостился вытяжной шкаф.
Сегодня здесь был лишь один из вечно молодых и вечно пьяных. Второй химик наслаждался отпуском и напивался дома.
Меня встретил сухонький мужичок с грустными, как у мамонтёнка, потерявшего маму, глазами. Растрёпанные усы напоминали изношенную обувную щётку. Отросшие патлы уже седеющих волос смотрелись несуразной копной.
Максим Сергеевич, по прозвищу Мензурка, скользнул по мне безразличным взглядом и уткнулся снова в окуляры громоздкого микроскопа.
– Здорово, Сергеич, – я протянул руку. – Что грустный такой? – я втянул воздух ноздрями, принюхался: ни свежака, ни перегара, обычно витающего здесь, не почувствовал. – Трезвый, что ль?
– Ага, – тот апатично протянул вялую и сухую, как вобла, ладонь.
Я пожал её, в ответ ладонь химика лишь слабо трепыхнулась:
– Случилось что?
– Случилось, – Мензурка вздохнул, оторвался от микроскопа и расправил мятый белый халат, будто его можно таким образом погладить. – Язва случилась… Нельзя мне теперь пробы снимать.
– Когда
