ответил Арчер. – Вся семья О’Нила страдает от привычной травмы – «теннисного локтя»[5]. Слишком долго и часто они дергали за рычаг машины для голосования, стараясь обеспечить победу демократам как минимум в двенадцати округах.
– Парень он, конечно, хороший, учитывая то, что спонсор мертвой хваткой держит его за яйца.
Арчер улыбнулся, но от слов Эрреса его покоробило. Вернувшись с войны, Вик постоянно сдабривал свою речь казарменными шуточками независимо от того, кто его слушал. Арчеру такие солености резали слух, о чем он как-то сказал Эрресу. На это тот с улыбкой ответил: «Вы должны извинить меня, профессор. С образованием у меня не очень, а мой лексикон формировался на службе родине. На войне, знаете ли, ругательства в ходу. Но я не говорю ничего такого, чего нельзя прочитать в любой хорошей библиотеке».
Эррес не грешил против истины. К тому же большинство знакомых Арчера все чаще и чаще расцвечивали свою речь теми же ругательствами, отдавая дань моде, и Арчер поневоле задумывался, а не отстает ли он от жизни, когда внутренний цензор вновь и вновь указывал на неуместность подобных выражений в цивилизованной беседе. И когда с губ Эрреса слетали такие словечки, Арчер спрашивал себя, а не свидетельствуют ли они о каком-то тайном изъяне их дружбы.
Арчер мотнул головой, злясь на себя и свои размышления. Наверное, это отголоски его учительского прошлого, неистребимого желания обучить студентов правилам хорошего тона.
– Когда я смотрел на тебя сегодня, у меня промелькнула одна мысль, – нарушил молчание Арчер.
– Озвучь ее, – попросил Эррес. – Озвучь свою единственную мысль.
– Я подумал, что ты очень хороший актер.
– Упомяни про меня в рапорте, – улыбнулся Эррес. – Когда в следующий раз пойдешь в штаб дивизии.
– Ты слишком хорош для радио.
– Измена! – Эррес придал лицу серьезный вид. – Ты кусаешь руку, которая тебя кормит.
– Тебе не приходится напрягаться, – продолжал Арчер без тени улыбки. Они проходили мимо витрины, уставленной французскими книгами с яркими, приковывающими взгляд суперобложками. Коллаборационизм, чувство вины, страдания, специально импортированные для Мэдисон-авеню, по три доллара за экземпляр. – Все тебе дается легко, ты участвуешь в скачках, где достойных соперников у тебя нет.
– Ваша правда, – склонил голову Эррес. – Мой родитель – известный жеребец из конюшен Среднего Запада. Взял множество первых мест. В забегах второго сорта.
– А тебе никогда не хотелось посмотреть, сможешь ли ты выдержать настоящую конкуренцию?
Эррес задумчиво глянул в боковую улицу.
– Нет. А тебе бы хотелось?
– Конечно. На сцене, где ты можешь раскрыться полностью. Внешность у тебя подходящая. Выглядишь ты молодо. Простое открытое лицо с легким налетом жестокости. Самое то.
Эррес хохотнул.
– Гамлет пятидесятого года.
– Когда
Воспаление локтевого сустава, характерное для профессиональных теннисистов.
