приперли к стенке и заставили высказать свое мнение, – оборвала его Френсис, – ты бы сказал, что я коммунистка?
Арчер надолго задумался.
– Да, дорогая.
– Что ж, ты прав. Я коммунистка.
Френсис пристально смотрела на Арчера. Ее глаза торжествующе сверкали.
– И я этим горжусь. – Она с силой вдавила недокуренную сигарету в пепельницу. – Мне не стыдно. Я не стыжусь сделанного мной.
Арчер ее не слушал. «Теперь я о ней все знаю, – думал он, – она сама мне сказала. И что мне теперь с этим делать? Что мне делать, если позже меня спросят о ней? А если на эти вопросы мне придется отвечать под присягой?»
– Если этим мерзавцам этого мало, – с горечью говорила Френсис, – завтра я готова дать объявление в «Нью-Йорк таймс», чтобы об этом узнал весь мир. По-твоему, быть коммунистом – это ужасно? – прокурорским тоном спросила она. – Ты действительно думаешь, что мы собираемся похитить президента и свергнуть нынешнюю власть? Ты полагаешь, я хожу по городу, выискивая церкви, чтобы сжечь их в первый же день революции? Ты веришь, что я вынашиваю планы национализации женщин?
– Перестань, Френсис. – В голосе Арчера слышался упрек.
– Я не знаю, – гнула свое Френсис. – Я не знаю, чему ты веришь. Я не знаю, чему в эти дни верят люди. Если верить газетам, мы сейчас собираем атомные бомбы, чтобы на следующей неделе взорвать водопровод.
– Ты знаешь, что я в это не верю.
– Я даю тебе три месяца. Еще три месяца этой лжи, которая каждый день льется со страниц газет и из динамиков радиоприемников, и ты поверишь всему, что тебе говорят.
Арчер вздохнул. «Не говорит, а вещает, – думал он. – И слова-то заученные, словно лозунги с транспарантов на майской демонстрации. Две минуты, а она уже отказывает мне в здравомыслии».
– Я не знаю, во что буду верить через три месяца, – ответил он. – Может, тебе следует подождать, срок-то невелик, а уж потом обвинять меня?
– Меня обвинили не задумываясь, – парировала Френсис. Трясущимися пальцами схватила новую сигарету. – Они используют тебя. Ты их подручный. Они прикрываются тобой, твоей совестью, заставляют тебя делать за них грязную работу, обрекать людей на голодную смерть.
– Погоди, погоди. Ты гонишь волну и хочешь представить все так, будто ты стала жертвой гигантского заговора. Но ведь никто не отнимает у тебя работу. Ты получила главную роль в пьесе, тебе наверняка положили приличное жалованье, а если ты хорошо поработаешь, то тебя ждут успех и большие деньги…
– А если пьеса провалится и мне придется вновь возвращаться на радио? – прервала его Френсис. – Что тогда? И в случае успеха, если меня вываляют в грязи, кто-нибудь даст мне новую роль?
– Безусловно. В театрах пока все спокойно. Насколько мне известно, на Бродвее аж три коммунистические ячейки, и их члены получают роли. Без лишних вопросов.
– Сегодня – да. Но что будет завтра, предугадать несложно. Ты думаешь, что, разобравшись с радио, они оставят театр в покое? Они ребята умные, начинают
