ему в его созданиях. При этом глубоко серьезном углублении в самого себя не забудет ли он мир внешний? Впрочем, появление 2‐го тома «М<ертвых> д<уш>», если только оно когда-нибудь будет, разрешит наши недоумения и загадки, и тогда, может быть, мы и устыдимся, что не поняли его…»54.
С 10‐х чисел апреля 1844 года Гоголь опять оказывается во Франкфурте в обществе В. А. Жуковского, однако сведений, что он читал ему, как было обещано, что-либо из второго тома, у нас нет. В июле он отвечает на вопросы Н. М. Языкова, и опять уклончиво:
Ты спрашиваешь, пишутся ли М<ертвые> д<уши>? И пишутся и не пишутся. Пишутся слишком медленно и совсем не так, как бы хотел, и препятствия этому часто происходят и от болезни, а еще чаще от меня самого. На каждом шагу и на каждой строчке ощущается такая потребность поумнеть, и притом так самый предмет и дело связано с моим собственным внутренним воспитанием, что никак не в силах я писать мимо меня самого, а должен ожидать себя. Я иду вперед – идет и сочинение, я остановился – нейдет и сочи<нение>. Поэтому мне и необходимы бывают часто перемены всех обстоятельств, переезды, обращение к другим занятиям, не похожим на вседневные, и чтенье таких книг, над которыми воспитывается человек. Но… распространяться боюсь, чтобы не нагородить какой-либо путаницы (письмо от 2 (14) июля 1844 г., Франкфурт).
Два месяца спустя в письме Жуковскому из Остенде от 20 августа (1 сентября) 1844 года Гоголь вновь выражает намерение «засесть» с ним «во Франкфурте солидным образом за работу». Вернувшись во Франкфурт, в октябре 1844 года Гоголь просит Н. Н. Шереметеву молиться:
…чтобы ниспослал он, милосердый Отец наш, освеженье моим силам, которое мне очень нужно для нынешнего труда моего и которого недостает у меня, и святое вдохновенье на то, чтобы совершить его таким образом, чтобы он доставил не минутное удовольствие некоторым, но душевное удовольствие многим, и чтобы всех равно более приблизил к тому, к чему мы все ежеминутно должны более и более приближаться, то есть к нему самому, небесному Творцу нашему (письмо от 14 (26) октября 1844 г., Франкфурт).
Сходным настроением проникнуто и письмо Гоголя в Париж А. М. Виельгорской:
О себе скажу вам пока только, что нечего о себе сказать. Слава Богу, нахожусь в положении обыкновенном, т<о> е<сть> не сижу совершенно за делом, но не бегаю от дела и прошу Бога о ниспослании нужного одушевления для труда моего, свежести сил и бойкости пишущей руки (письмо от 11 (23) ноября 1844 г., Франкфурт).
Очевидно одно: если во Франкфурте Гоголь и продолжал трудиться над поэмой, то держал ход работы в тайне. С этим связано свидетельство издателя харьковского альманаха «Молоди´к» (1843–1844) и сборника «Антология из Жан Поля Рихтера» (1844) И. Е. Бецкого, побывавшего в конце 1844 года у Жуковского, в гостях у которого жил тогда Гоголь, а затем уже в Париже рассказывавшего А. И. Тургеневу о бездействии писателя. А. И. Тургенев, упомянув это свидетельство в разделе «Хроники русского в Париже», публиковавшейся на страницах журнала «Москвитянин», тем не менее, нашел нужным сделать оговорку:
