style="font-size:15px;"> – Нравится?
– Нет! Горько!
– А зачем ешь?
– Чтоб тебе одной не скучно было есть всякую дрянь.
Какой заботливый ребенок. Ну не прелесть ли?
Я хватаюсь за нож. Арсений Маньякович забирает его у меня. И не просто забирает, а подходит сзади, берет за локоть, на секунду прижавшись всем телом. Моя ладонь разжимается…
Он же случайно ко мне прижался?
И меня случайно в этот момент обдало каким-то нереальным ледяным жаром? Ледяной жар… Такое бывает вообще?
Максим смотрит на торт с воодушевлением. Когда я ставлю перед ним тарелку, сразу начинает есть.
А потом вдруг откладывает ложку и произносит:
– А можно мне картошки? Ты говорила, у тебя есть картошка…
– Голодный? – спрашиваю я.
– Мы были в кафе, – замечает его папа. – Ужинали.
– В кафе невкусно, – хмурится Максик. – Мне надоело в кафе.
– А где вкусно?
– Бабушка готовит вкусные драники. И ежики. И вареники с вишней…
Бедный ребенок! Соскучился по домашней еде. Папаша таскает его по заведениям общепита, и ему в голову не приходит приготовить что-нибудь домашнее. Или он не умеет? Ну уж кашу сварить и картошку пожарить каждый может.
Я разогреваю картошку. Ставлю перед Максмом и с удовольствием наблюдаю, как он ест.
– Вкусно! – сообщает он. – Как у бабушки. Хочешь?
Он протягивает вилку с наколотой картошкой своему папе.
– Нет, спасибо.
Я молчу. Не предлагаю ему картошку. Обойдется! Да и немного ее у меня осталось. Только для Максика.
– Бабушка в больнице, – сообщает мне мальчишка – У нее сердце болит. Сильно.
– Она выздоровеет, – успокаивающе произносит Арсений.
– Ей в руку воткнули иголку и по ней льется лекарство. Прямо в кровь. А еще у нее есть кислородная маска. Как в самолете, только другая. Я тоже хочу такую маску. А иголку в вену не хочу…
Максимка выпаливает все, что у него на уме. А я в это время смотрю на Арсения Михайловича. И вижу, как его лицо меняется на глазах.
Он хмурится, сжимает губы и стискивает челюсти. Выражение лица почти что угрожающеее. Но я почему-то понимаю, что за этим суровым фасадом он прячет тревогу и боль.
И мне вдруг становится его жалко. Их обоих…
Какие-то они заброшенные и неприкаянные. Бабушка в больнице, мама неизвестно где.
Я замечаю, что у Максика волосы странные, как будто он хватал их липкими руками. Или как будто их плохо промыли. На рубашке пятна. А еще – у него разные носки. Он выглядит как ребенок, лишенный женской заботы.
Когда Макс, который даже ест наскоками, снова вскакивает и убегает, я задаю Арсению Михайловичу вопрос.
– А где мама Максима?
– Нет у нас мамы, – произносит он.
И в его голосе я снова слышу боль.
– Извините, – зачем-то говорю я.
– Ничего, – пожимает плечами
