развлекая себя, он рисовал мысленно картины бегства, военные подвиги, подбитый немецкий танк, под который он бросается со связкой гранат и погибает… А Лидия Фёдоровна, прочитав в газетах и услышав о нем по радио, побледнеет вся, заплачет и будет сама пугаться всех, потому что все будут знать, что он из-за нее убежал из интерната и погиб как герой… А потом приедет отец… и тогда…
– Вот и приехали, – сказала женщина.
– Уже?! – воскликнула Лариса. – Ой, Кешка, я так боюсь!
А он, очнувшись от своих размышлений, тоже испугался этого «вот и приехали», которое словно кнутом ошпарило его по спине.
– Э-э-эх! Ну ладно. Была не была! – сказал он и стал благодарить женщину, которая сочувственно улыбалась детям, видимо хорошо понимая их состояние.
Лариса, чуть не плача, сказала:
– Скорей бы эта война кончилась!
Но женщина только сокрушенно покачала головой.
– Теперь уж не скоро… Вон куда, проклятый, докатился… И прет и прет… Теперь пока его остановят, пока обратно погонят… Скоро это не делается, детки мои. Ну, идите… Поругают маленько, а вы не обижайтесь… Им ведь за вас отвечать, у них ведь вас вон сколько. Идите с богом, не бойтесь…
К интернату они подъехали со стороны табачного поля. Приземистое школьное здание, в котором разместили эвакуированных московских ребят, смотрело на них как раз своим главным фасадом, своими большими окнами и большими дверями. Здесь всегда, в любое время дня, толпились ребята. И теперь нужно было идти на виду у всех по тропинке прямо к дому, который на этот раз был, как им казалось, зловеще насторожен и тих…
– Детки! – крикнула женщина, уже отъехав. – Цветы-то свои оставили.
Кеша обернулся и махнул рукой: не до цветов, мол. А Лариса прижалась к нему плечом и, испуганно поглядывая на притихший дом, взяла его за руку.
– Да ты что!
– Боюсь я ужасно, – сказала она шепотом.
– «Боюсь, боюсь»! А чего бояться-то! – проворчал Кеша, хотя все в нем замирало и сжималось от страха и неизвестности.
Но он еще не подозревал, подходя к интернату, что те наказания, которые они получат от своих воспитателей и от начальницы, будут сущим пустяком по сравнению с наказанием, которое уготовили ему сверстники, чье сознание было уже не детским, но еще не стало и юношеским, а потому всякое сближение мальчика и девочки возбуждало в них какие-то туманные, пугающие представления. Они уже знали слово любовь, но еще не доросли даже для приблизительного понимания, что же означало на самом деле это слово, которое вызывало у них интерес, но которое одни из них произносили со стыдливостью, с опаской и робостью, другие с наглой усмешкой, а третьи вообще не решались сказать его вслух.
Кеша и Лариса тоже не отличались в этом смысле от своих сверстников, но так уж случилось, что именно они поставили себя в такое положение, когда самым страшным для них словом с этого
