Особенно для нашей семьи. Если б получила она выход на просторы кухонные.
Отец-офицер. Журналист. Мать-домохозяйка. Вселились в этот «рай» с окном венициансаим родители мои – последними. После того, как на улице Рылеева дом разбомбили. К слову, уже потом я узнал: родителям давали отдельную квартиру. Даже на выбор. Мать отказалась наотрез. Страшно было. Пережившие блокаду – все были этому подвержены. На долгие годы.
Сперва жильцы маленьких комнатушек, их было пять, мнили себя королями. Топить было легче. Печки в комнатках были малые, дров требовали меньше. В нашей «зале» вообще был каминище изразцовый. Дров жрал прорву чертову.
А война кончилась, время проистекло слегка – картинка бытовая поменялась. Да ещё и дети пошли. Мы-то есть. Во всех комнатах.
А Вовчик жил только вдвоём. Со своей мамкой. Скромной, застенчивой совершенно одинокой ленинградкой. И тоже в очень большой комнате. Да ещё и с окнами на сад Таврический. Ей, понятное дело, «диспут» сынульки с соседским невоздержанным мальчиком тоже мог неизвестно как аукнуться.
Меня на коридор больше не пускали. Стоило это определённых усилий.
Кажется сеструха в школу не пошла, помогала меня караулить. Тщетно я готовил свой большой чёрный жестяной пистолет. Застрелить Вовчика. За Сталина! За Родину!
И в столе папанькином искал без пользы. Подозревал, что прячет он где-то от меня свой настоящий. «ТТ». В этом я несколько разбирался. С малых лет.
Потом мне это аукнулось. Слава Богу, очень и очень по касательной.
В тот день, уже засыпая, слышал тихий спор родителей:
– Вот и пригодилось, что не работаешь. Получится в этом от тебя польза, Катюша. Нежданная-негаданная.
– Не городи, ты, глупости-то. Чего это потащусь я с бухты-барахты?
– Знаю, что говорю. Иначе все, не дай Бог, сможем поехать. На Колыму. Только в разных вагонах.
Я ещё подумал тогда: «Колыма? Это Что? И где это? Далеко от сада нашего Таврического? А сеструха Ирка тоже поедет? Хорошо бы. Вдвоём-то веселее будет… Да и Вовчика можно взять бы…»
Я уже не сердился.
Ранняя весна была.
Мы ехали с маманькой в деревню Иваново. В новгородскую глухомань. К моей бабушке Поле. Я знал, что она там есть. Не видел её никогда. Точнее не помню. Она меня видела. Был я уже на своей Родине Новгородской. В младенчестве.
– У-у! Какой большой малец-то стал. – Встретила спокойно и добро меня бабушка. На счёт «большой» она сильно преувеличила. Размерами своими я никогда не отличался.
– Чего ж это ты сподобилась приехать-то, Катя? – это уж к матери моей.
– Да, вот. Его благодари. Внучка свово, – вдруг по-деревенски прямо заговорила одна из младших дочек бабки Пелагеи. И отвесила мне подзатыльник.
Приехали.
Чудо, какая побывка была у меня в деревне! Да и могло ли быть иначе?
Печь русская поразила меня на всю жизнь. И приковала меня к Родине моей непутёвой на всю жизнь. И опять я не вру. Ведь я же-здесь!
