использует ретушь, – вмешалась Соммита. Он искажает действительность. Я это знаю.
Все трое поторопились с ней согласиться.
– Я пойду одеваться, – неожиданно сказала она. – Сейчас же. А когда вернусь, то желаю услышать разумное решение вопроса. Я выдвигаю свои предложения, как бы вы к ним ни относились. Полиция. Судебное преследование. Пресса. Кто владелец этой… – она пнула оскорбившую ее газету и с некоторым трудом высвободила попавшую между страницами ступню, – этой макулатуры? Займитесь им. – Она широким шагом направилась к двери в спальню. – И я предупреждаю тебя, Монти. Я предупреждаю, Бенни. Это мое последнее слово. Если мне не предоставят убедительные доказательства того, что это преследование прекратится, я не буду петь в Сиднее. Пусть засунут себе поглубже свой Сиднейский оперный театр, – добавила Соммита, проявив таким образом свое предполагаемое происхождение.
Затем она удалилась, не забыв хлопнуть дверью.
– О боже, – тихо сказал Бенджамин Руби.
– Да уж, – вздохнул Монтегю Реес.
Молодой человек по имени Руперт Бартоломью, собрав листы в папку, поднялся с колен.
– Полагаю, мне лучше…
– Да? – сказал мистер Реес.
– Удалиться. Я хочу сказать, все это вышло как-то неловко.
– Что именно?
– Ну, понимаете, мадам… Мадам Соммита попросила меня… То есть она сказала, чтобы я принес вот это… – Он с сомнением указал на папку.
– Осторожно, – сказал Бен Руби, не пытаясь подавить в своем голосе нотку покорности, – у вас сейчас опять все вывалится. Это вы написали? – спросил он скорее утвердительно.
– Да, верно. Она сказала, что я могу принести ноты.
– Когда она это сказала? – уточнил Реес.
– Вчера вечером. То есть… ночью. Около часа. Вы как раз уходили с вечеринки в итальянском посольстве. Вы вернулись за чем-то – кажется, за ее перчатками, а она была в машине. Она меня увидела.
– Шел дождь.
– И очень сильный, – гордо сказал молодой человек. – Я был там совсем один.
– Вы заговорили с ней?
– Она подозвала меня кивком. Опустила стекло в машине и спросила меня, как долго я жду, и я сказал, что три часа. Она спросила, как меня зовут и чем я занимаюсь. Я ответил. Я играю на фортепиано в маленьком оркестре и даю уроки. И печатаю на машинке. А потом я сказал ей, что у меня есть все ее пластинки, и… Она была так мила. Я хочу сказать, она была мила ко мне, там, под дождем. Я вдруг обнаружил, что рассказываю ей о том, что написал оперу – короткую, одноактную, посвященную ей, написал для нее. Но не потому, что я мечтал, что она когда-нибудь ее услышит, вы же понимаете. О бог мой, конечно же нет!
– И она, – предположил Бенджамин Руби, – сказала, что вы можете показать свою оперу ей.
– Да, так и было. Сегодня утром. Мне кажется, ей было жаль меня, потому что я так промок.
– И вы сделали это? – спросил мистер Реес. – Не считая
