осталась в его рюкзаке и тоже сработала в час икс. Так он и попался. Как вычислили Алика и третьего, самого старшего, может даже из двенадцатого класса парня, мы не знали.
Старшеклассники стояли прямо, глаза не опускали. Взрослый, незнакомый мне парень, казалось, смотрел даже с вызовом. Только у Алика побелело лицо. Он был похож… Да, на убитого мальчишку с обмороженными щеками. И рубашка, как у него, гимназическая, форменная. В коричневую клеточку. Что же, и его выстрелом в затылок? Я вдруг осознала серьезность положения, по крайней мере, этих троих, и мне стало страшно. Глянула искоса на Деда. Он, как всегда, был спокоен. Хотя, кажется, и его проняло – щека Деда чуть заметно подрагивала.
Семиклассник Вик вдруг поднял зареванное, в грязных разводах и красных пятнах лицо и повернулся к незнакомому старшекласснику:
– Мартик, я не предатель, пожалуйста, я не предатель. Я не хотел, но они, – мальчишка снова уронил голову и по-детски разрыдался.
Вот дурачок! Самое малое, что ему грозит – исключение из гимназии с волчьим, как называли его в старину (отец рассказывал), билетом. Какие будут проблемы у родителей, даже представлять неохота. А этот чудик боится, что друзья его предателем посчитают. Вика, потерянного и слабого, было жалко. Но взрослый парень с дерзкими глазами, которого Вик совсем неподходяще для такого верзилы назвал Мартиком, похоже, не пожалел. Он даже не взглянул на Вика. Стоял все такой же невозмутимый, с тенью улыбки на лице. А может, и не было никакой улыбки, а по лицу его скользили настоящие неровные тени промозглого актового зала. А здесь и впрямь холодно. Скорее бы все это закончилось. Но конца не предвиделось.
– Не предатель? – вновь заголосил, почти завизжал Помойка. – Еще какой предатель! И ты, и они оба, и те, кто подбил вас на эту… на это возмутительное, кощунственное…
Помойка запутался в словах, воздух будто застрял у него в легких, и казалось, он вот-вот или лопнет, как воздушный шарик, или хотя бы просто грохнется на пол. Неровную тишину, складывавшуюся из поскрипывания старого паркета под нашими ногами, дыхания нескольких сотен человек и судорожных всхлипов Вика, вдруг прервал тонкий, рвущийся от волнения голос:
– Интересно, это кого же они предали? Вас, что ли? Или самого господина президента Лупежа?
Это Томас, наш Томас, по прозвищу Альбинос из-за белых, как стекловата волос. Что же это с ним случилось? За сегодняшний день он, кажется, сказал слов больше, чем за все годы учебы. Слов, которые могут ему дорого стоить. Томас это явно понимал. Не только голос его вздрагивал и ломался. Большие пальцы он засунул в карманы брюк, а остальные нервно шевелились, будто исполняли в воздухе фортепьянную пьеску. Рукава и школьного свитера, и рубашки были слишком коротки и обтрепаны. Выгонят из гимназии. А он ведь носит домой сестренке Марии свой бесплатный обед.
Помойка почти вплотную подошел к Томасу, я думала – он схватит его за шкирку. Но тот вдруг ткнул своим толстым пальцем прямо
