ей пальцем, как ребенку. – Пусть соседи гребаные раскошелятся. – Досадливо махнул рукой. – Эх, мало тебя жизнь била…
«Это ее-то мало била? Живого места нет». Женя вышла из подъезда, окунулась в густеющий зимний сумрак, синевато отливающий сталью. «Зачем пришла, на что рассчитывала? На какое понимание, сострадание? Если у него вообще отсутствует этот орган. Одно фразерство!
«Трюмы детства, полные слез… они выпадают крупными кристаллами на стенах неотапливаемой уборной в деревянном флигеле, кажется, прирастают крупными льдышками к разбитым ступеням. Снежная королева из сказки и снеговик с дырявым ведром на голове, с детской молочной бутылочкой вместо носа – чем не пара? Подумаешь, маргинальный брак!»
Мчатся тучи, вьются тучи… Химеры воздуха лепили, вызволяли из своих глубин щетинистых, ущербных существ, и слышалось – мелкий рогатый поскуливал в промерзшей щели, глядя на Божье облако, подбитое атласным светом: «Ты же сам меня таким сделал, я – падший ангел!» – зная, что не по чину ему, что хвост и уши оторвут в его Подзаборной.
3
Дед Москвичок сидел на своем ящике неподалеку от стекляшки метро. «Странно, – подумала Женя. – Я же видела его совсем в другом месте, как же он перемещается? Вместе с ящиком?» Ладошка в дырявой рукавице тянулась в темноту, словно просила на пиво или покурить-подурить. Так и сидел, осыпаемый метелью. «Ах вы, куколки, козочки мои», – сказал бы он про пухлые снежинки, если бы не был молчуном, не привык держать язык за зубами, так, на всякий случай.
Дед Москвичок держал в памяти многое, и это было его тайной, о чем и понятия не имели, те, другие, вокруг него, потому что однажды открылся для него некий коридор.
Так он коротал время, которое было для него бесконечно и бездонно. Очень многое он помнил, что и не с ним случалось, а вот детства своего, семьи – не помнил. Но что с того? Когда в необъятной памяти толкалось множество людей, можно сказать, целые эпохи. Был он тогда смердом, а кем же еще дозволено ему быть? Но еще и соглядатаем, зорким да цепким. К примеру, а было ли татаро-монгольское иго, как стало потом считаться? В то смутное время брался налог с дохода, с имущества, вот и весь ясак, о том и в летописях сказано, да не разобрались в них вовремя. Жили по-соседски, бок о бок русичи и монголы, на их тянге было выбито достоинство монеты по-русски и по-монгольски, где это слыхано, чтобы на языке врага выбивалось? Батый, согласно летописи, был голубоглаз и светловолос – видно, жернова мололи без устали. А что жгли города и храмы, разве князь на князя не шел войной, оставляя одни пепелища? И битва на Куликовом поле – под большим вопросом, в смысле места. На стороне Тохтамыша сражались и русские князьки; летопись говорит, свидетельствует: с обеих сторон полегло по нескольку тысяч, Димитрий восемь дней хоронил павших, а где их останки? В Спасовом монастыре, на Москве, есть такой большой могильник, примерно, четырнадцатого века, Ослябя с Пересветом похоронены отдельно от других. Так, может, и битва имела место в Московии?
А Орда никуда не делась, Русь – ее прямая наследница. Как в большой кадушке, все перемешалось, сколько татарских слов пришло, сколько
