eîvai napaywyh) человека и всякой твари, а второе – благобытие (tou eu eîvai) их, возникшее благодаря Воплощению Бога. По Своей Премудрости Он предуготовил все вещи на небесах и на земле к такому возрождению в благобытие через Христа в неких темных прообразах и иносказаниях, намекающих на новое бытие во Христе[11].
Имеются в виду здесь, естественно, те прообразы, которые запечатлелись преимущественно в Ветхом Завете. Также подразумевается, что в задачу толкователя входит в первую очередь разъяснение подобных темных иносказаний и «типов». Можно констатировать, что уже в этом изначальном подходе автора рассматриваемого произведения к герменевтике Священного Писания рельефно оттеняется традиция александрийской (а точнее, новоалександрийской) экзегезы, представленной свт. Афанасием Александрийским и свт. Кириллом Александрийским. Главная же особенность этой экзегезы заключается, по словам выдающегося греческого ученого, «в органичном сочетании библейской герменевтики с православной христологией»[12]. Подобное христологическое толкование, органично и неразрывно сочетающееся с духовно-анагогическим изъяснением Писания, характерно и для названного труда преп. Анастасия Синаита.
Примечательно, что в «Шестодневе» весьма скромное место уделяется толкованию сотворения человека. Вполне вероятно, что это не случайно, ибо такое толкование дается в «Трех Словах об устроении человека по образу и подобию Божию»[13]. Вернее, речь может идти преимущественно о первых двух «Словах», поскольку третье «Слово» представляет собою антимонофелитский трактат. В первых же двух гомилиях Синаит оттеняет идею человека как «микромира», состоящего из бессмертной и нетленной души с одной стороны и с другой – из материального тела[14]. Касаясь собственно темы «образа и подобия», он подчеркивает наличие в человеке образа Святой Троицы, причем это наличие акцентируется в одной только душе этого образа Троицы. Весьма важно, что преп. Анастасий рельефно обозначает ту мысль, что человек вообще и его душа в особенности превосходят, как образ Божий, даже Ангелов. Ибо «последние суть духи служащие и подневольные, а души же святых, которые [удостоились быть] по образу Божию, суть духи господствующие». Особенно это связано с тем, что Бог Слово воплотился, то есть вочеловечился, а не «воангелился»[15]. Из этого вытекает и христологическое толкование образа Божиего: в творении Адама Бог как бы предначертал «образ и отпечатление Своего Воплощения, Рождества и Вочеловечения»[16]. С христологической интерпретацией образа Божиего тесно увязывается идея обожения: благодаря Христу человеческое естество, «восшедшее на престол херувимский, прославляется всем ангельским воинством, поклоняющимся ему»[17]. Резюмируя, можно сказать, что рассматриваемые два «Слова» представляют собою замечательный образец святоотеческой антропологии, которая принципиально не может не быть теоцентричной и
См. наш перевод:
Идея, которая, кстати, прослеживается и у некоторых других отцов. См., например, у преп. Никиты Стифата, который говорит, что Бог сотворил человека «незлобивым, правильно себя ведущим, беспопечительным, беззаботным, беспечальным, всякой добродетелью и всякими благами блистающим, как бы неким миром, отличным от мира, лучшим и высшим, видимым и мыслимым, смертным и бессмертным, находящимся между величием и ничтожностью» (
Там же. С. 108.
