Дятко (имеется в виду Датько. – O. K.), Голубенко, Щаденко“. Это вроде того, как если бы я подписался: господин Бунин»[136].
Впрочем, тремя днями ранее Бунин увидел военнослужащих 3-й Украинской армии отнюдь не на страницах газет. «Когда дописывал предыдущие слова, – поведал он, – стук в парадную дверь, через секунду превратившийся в бешеный. Отворил – опять комиссар (речь идет о комиссаре дома, где жили Бунины. – O. K.) и толпа товарищей и красноармейцев. С поспешной грубостью требуют выдать лишние матрацы. Сказал, что лишних нет, – вошли, посмотрели и ушли. И опять омертвение головы, опять сердцебиение, дрожь в отвалившихся от бешенства, от обиды руках и ногах»[137].
Несколько иначе сообщил об этом визите явившийся невольным свидетелем произошедшего Валентин Катаев в написанной в середине 1960-х годов повести «Трава забвенья» (о том, что речь идет об одном и том же случае, свидетельствует, в частности, то, что, согласно «Окаянным дням», в гостях у Буниных в этот день был Катаев). Вот что он поведал читателю:
«К этому времени Бунин был уже настолько скомпрометирован своими контрреволюционными взглядами, которых, кстати, не скрывал, что его могли без всяких разговоров расстрелять и, наверное, бы расстреляли, если бы не его старинный друг одесский художник Нилус, живший в том же доме, где жили и Бунины…
Так вот, если бы этот самый Нилус не проявил бешеной энергии – телеграфировал в Москву Луначарскому, чуть ли не на коленях умолял председателя Одесского ревкома, – то еще неизвестно, чем бы кончилось дело.
Так или иначе, Нилус получил специальную, так называемую охранную грамоту на жизнь, имущество и личную неприкосновенность академика Бунина, которую и прикололи кнопками к лаковой, богатой двери особняка (имеется в виду дом художника Евгения Буковецкого, где жили Бунины. – O. K.) на Княжеской улице.
К особняку подошел отряд вооруженных матросов и солдат Особого отдела. Увидев в окно синие воротники и оранжевые распахнутые полушубки, Вера Николаевна бесшумно сползла вдоль стены вниз и потеряла сознание, а Бунин, резко стуча каблуками по натертому паркету, подошел к дверям, остановился на пороге как вкопанный, странно откинув назад вытянутые руки со сжатыми изо всех сил кулаками, и судороги пробежали по его побелевшему лицу с трясущейся бородкой и страшными глазами…
Но все обошлось благополучно: особисты прочитали охранную грамоту с советской печатью и подписью, очень удивились, даже кто-то негромко матюкнулся по адресу ревкома, однако не захотели идти против решения священной для них советской власти и молча удалились…»[138].
Однако, как нам кажется, Катаев преувеличивает насчет попытки ареста, поскольку в дневниковых записях Бунина или его жены это наверняка бы нашло отражение, тогда как в «Окаянных днях» речь шла лишь о попытке реквизировать матрацы. Кроме того, неизвестно, обращался ли одесский художник Петр Александрович
Там же. С. 82.
Там же. С. 76.
