дверь отворилась, вошел бывший денщик Гарлиб.
– К вашей милости господа, имен не знаю – они не назвались…
– Любопытно. Зови.
Как у всякого отставного военного, у Гаккельна было в кабинете оружие, да и заряженное, конечно: это для сельского жителя вещь обязательная. Хотя Гаккельн и не был избыточно строг к своим землепашцам, но если по соседству вспыхнет бунт – то ведь и эти, казалось бы, сытые и надежные, опьянеют от собственной дури и пойдут крушить все вокруг, такие случаи бывали.
Вошли двое, в длинных плащах, в нахлобученных чуть ли не ниже ушей шляпах, той особой походкой, которую усваивает всякий, к чьим сапогам обычно пристегнуты шпоры.
– Простите, сударь, что мы врываемся, как разбойники, – сказал тот, что, верно, считал себя старшим, и сказал с заметным акцентом. – Поверьте, вам ничто не угрожает. Мы ищем несчастное беспомощное существо, сбежавшее от своих опекунов, и погоня завела нас сюда. Простите, что не знаем вашего почтенного имени и не можем обратиться к вам, как подобает благородным людям…
– Я драгунский капитан в отставке, Карл Фридрих Август фон Гаккельн, – спокойно ответил хозяин дома, положив руку на край стола, где под нарочно раскрытым географическим атласом лежали пистолеты.
– Гаккельн?! Не может быть! Чудо, истинное чудо! – И тут ночной гость перешел на русский язык: – Карл Федорович, ты не узнаешь меня?
Русский был ему куда более привычен.
– Покажись, открой лицо, – по-немецки велел Гаккельн.
– Да, конечно!
Гость сорвал треуголку – и Гаккельн ахнул.
– Ах ты… ах ты, старый чертяка! – воскликнул он по-русски, а по-немецки продолжал: – Иди сюда, я обниму тебя! Ты жив, ты уцелел! Михаэль! Мишка! Черт бы тебя побрал!
Михаэль-Мишка был молодым человеком лет двадцати восьми, ростом чуть выше среднего, худощавым и светловолосым. Эту внешность дамы назвали бы ангельской – невзирая, что нос длинноват и остер, рот тонкогуб и великоват, улыбка – от уха до уха. В полумраке кабинета черты лица от темных теней казались заточенными до бритвенной остроты, но днем, да на солнце, и волосы обрели бы золотистый блеск, и глаза явились синими, синее неба и моря, и всякий, глянув на это лицо, сказал бы: вот большой шутник, проказник, с которым лучше не ссориться…
Боевые товарищи обнялись и принялись лупить друг друга ладонями по плечам, выкрикивая по-немецки и по-русски какие-то имена, какие-то названия сел и городов, ужасаясь и восторгаясь.
– Карл Федорович, вели подать вина, – по-русски сказал наконец Михаэль-Мишка. – Ты ведь давно здесь живешь?
– Семь лет, – по-немецки ответил Гаккельн.
– И все окрестности знаешь? Всех соседей объездил?
– Я полагаю, всех. Часто бываю в Добельне, а в западную сторону доезжал до Фрауэнбурга. А кто тебе надобен?
– Мне надобна карта здешних мест. Я тебя знаю, ты немец хитрый и порядочный, не может быть,
