по равноденствиям синяков на конечностях, по рисунку рёбер в сжатии, по ломаным из данных ЭКГ. Мысли забродившими дворняжками теснились в черепной коробке: документы, кладбище, колумбарий, лёд в лимонаде, Миша со своим оскалом…
Впрочем, Ева не оценила благородного поступка, вздохнула, огромным усилием удержала на лице статичность, которую тут же сдуло порывом ветра с форточки – и, встретившись взглядом с Уэйн, как будто бы что-то вспомнила.
– Кста-ати, Фрост, – начала она, наклонив голову, и из-за темечка выглянула длинная лампа – от смешения шёлковых, бархатистых лучей под короткими ресничками, вопреки эффекту, стало тревожно нестерпимо просто. – Как там у вас дела… с ни-им?
Голос изменился, будто с Мишей, да и со всеми остальными до этого она волочила связки-складки, а теперь вдруг прояснела, и разглядеть эфемерную перемену невооружённым слухом казалось непосильным трудом; и глаза – умышленно укусили за дёрнувшийся от вопроса и от его внезапности, проступивший в худобе кадык у Уэйн в глотке, и она поймала собственные в зеркале стеклянной столешницы: лицо походило больше на выцветший из какого-нибудь комикса фрейм, чем на выражение живого человека. Она не знала, как сказать, что они расстались, как и тысячи раз до с тысячами других, просто потому что люди расходятся, сходятся, влюбляются, разочаровываются, – а ничего не поменялось на самом деле, хотя ей и представлялось неосознанно, будто поршни, подшипники и конвейерные ленты под бронхиолами успокоятся и перестанут вращаться, если вещи без её помощи начнут потихоньку ускользать перед уходом. Это всё была замудренная, составная головоломка, многомиллиардный кубик Рубика из кислотных блоков, нерасшифрованный ключ квадрата Полибия, судоку Арто Инкала; к концу своих календарных дней на Земле Уэйн не вывела даже названия алгоритма.
– Всё круто, солнце, – она ощутила, как начинает в сумасшедшей дроби заходиться сердце, как растворяется в кофе сахар, который никогда раньше не добавляла, как усиливается головная боль, но постаралась улыбнуться: – Мы расстались, но всё в порядке. Я чувствую себя как те утки, которые не могут улететь на юг, но это в целом не проблема. Тут рукой подать до Рождества, а потом мне снова в больницу. Его можно понять. Кто бы захотел жить, – и, отхлебнув – обожгла нёбо, но виду не подала – улыбнулась конечным штрихом вновь, – ожиданием?
Еве ответ не понравился – ещё на середине после слова «расстались»; это стало видно по сведённым в кляксы синего света бровям, хотя взгляд оставался по-прежнему мёрзлым, руки продолжили бродить по столу, переставлять стаканчики с пакетами. Даже Миша сбоку как-то неприятно застыл.
– Снова в больницу? – подозрительно спросил он, и перестук с пластмассой стекла показался на фоне особенно оглушающим. – Ещё какой-то курс лечения, Уэйна? – но как только Уэйн обратила к нему взгляд,
