там особа́, шибко гнилая. Потому даже в самый лютый холод дышит. Вот и выходит, чтобы весной тебе сруб поставить, кто-то должен нынче же за болото идти и там зимовать, лес готовячи. Без крова, без ествы даже. Как снег ляжет, по болоту не пройдёшь, а с собой сколь снеди взять можно? На зиму навряд ли хватит. Да зверьё, опять же. Ну как волки аль шатун нагрянет? Так что, ежели кто пойдёт, считай, бабка надвое сказала, вернётся ли. Может, да, а может, нет.
– А я что-то не пойму, Мефодий Митрофаныч… – спросил Клыков уже совсем другим тоном. Благодушие, что звучало в голосе с начала разговора, теперь сменилось холодным подозрением. – Вы на три поля перейти хотите али как? Кто мне сказывал, что без того не выжить, а? Или хотите, чтоб без тревог да волнений всё устроилось? Кто-то всё для вас чтоб сделал, а вы токмо на готовое пришли? Без труда, сам знаешь, и рыбку из пруда не вынешь. Так что ежели нужны вам три поля, придётся постараться.
Старшина печально улыбнулся.
– Постараться? Да мы, Фёдор Степанович, во всю жизнь токмо и делам, что старамся… Хлеб наш от пота солён, иначе не бывало никогда. И три поля нам нужны, чего уж там. Так что мы и стараться готовы, и нужду терпеть, и даже жизнь на кон поставить. Но токмо ежели все разом. Поровну на всех невзгоды разделить, так и нести их легче. Да токмо в заболотный лес всех разом не пошлёшь. Двоих и то не пошлёшь. Потому как, если на пашню лес валить, кажный тут нужон будет. Потому кто-то один идти должен. – Мефодий помолчал, глядя на гору опилок в углу и россыпь тонкой стружки, что кудрявилась вокруг ножек стола. – Ты пойми, Фёдор Степаныч. Вот выйду я нынче к общине и скажу, мол, айда, братцы всем миром за болото, лес валить. И все пойдут, не взропщут. И стужу терпеть будут, и гнилое варево жрать. А как скажу, мол, один за всех пойдёт и навряд вернётся – вот тут у каждого в душе и засвербит. Нешто он среди всех крайний? Про детишек тут же каждый вспомнит, про стариков немощных. Ежели он сгинет, кто их на заботу возьмёт? Поразмыслят так мужики, и никто добром не пойдёт. Все откажутся. А силком я никого посылать не стану. Не могу. А и мог бы, не послал – ежели пропадёт человек, таков грех на душе не сдюжу. Вот видишь, Фёдор Степаныч, как заплетается. Вроде просто всё, как со стороны глядишь. И три поля все хотят, и претерпеть за то готовы. А послать некого. Не пойдёт никто.
Во весь этот разговор Матвей молчал и смотрел на Серафиму, которая уже вернулась в бабий кут с краюхой хлеба. Усевшись на сундук, она разломила ржаную горбушку на три одинаковых куска и каждый слегка присыпала солью. Рядом с ней уже нетерпеливо топталась ребятня и, раздав им угощение, Серафима наконец глазами встретилась с мужем. Она всё поняла без слов, нахмурилась и отвернулась к ребятишкам, что сияя от счастья, торопливо жевали подсоленный хлеб. И как раз когда старый Мефодий сказал, что послать ему некого, Серафима вздрогнула, подняв на Матвея полные слёз глаза, тихо кивнула. Младший Лапшин слабо улыбнулся, кивнул в ответ и решительно объявил:
– Ладно, бать. Коли так, я пойду.
Глава седьмая
Когда белёвских дворян отпустили
