Тайга пустовала без ветра, без птичьих песен, без звериного шороха, лишь изредка пропищит бурундук, вспугнутый караваном, да с неба долетит одинокий крик коршуна. Сегодня мы впервые увидели стаю казарок, молчаливо пролетавших над нами к Становому.
– Обедать где будем? – спросил я своего спутника.
Улукиткан, прислонившись к стволу карликовой ели, прикладывал к глазам тряпочку и на мой вопрос не ответил.
– Что, глаза болят? – встревожился я.
– Ничего… мало-мало не видят.
– Раньше у тебя было так?
– Нет. Да ты не беспокойся, у старый люди всяко бывает, пройдет, – проговорил он обнадеживающе-ласково.
Но моя тревога оказалась ненапрасной. Присматриваясь к его глазам, спрятанным глубоко в разрезе век, я не увидел в них обычного огонька, оживляющего его лицо. Тонкая, полупрозрачная муть затянула зрачки.
– Ты все видишь вокруг себя или нет? Может быть, они болят у тебя от солнца, как тогда, зимой, под Кукурским перевалом, или от ушиба о камень? – допытывался я.
Старик беспомощно отвел руки от глаз, посмотрел на меня, огляделся вокруг и в испуге присел на корточки.
– Однако, ветер дурной глаз портил, – с горечью признался он. – Ладно. Немножко отдохнем и пойдем дальше. Обедать в ключе будем.
– Не лучше ли остановиться здесь на ночь? – предложил я, не на шутку встревоженный случившимся.
– Что ты! – запротестовал он. – Если на все болезни старику откликаться, не то что работать – даже кушать ему некогда будет. Не та удача, что легко дается. Садись ко мне близко и слушай. Может быть, Улукиткан последний раз видит тайгу, горы, стланик. Помни, хорошо помни: твой путь к людям лежит так… – И он, проткнув пальцем солнечный день, показал на юго-запад. – А меня бросишь тут, в тайге.
– С чего это у тебя такие мысли мрачные? Напрасно тревожишься, Улукиткан. Глаза поправятся, и все будет хорошо. Тебе еще долго надо жить.
– Только жить – это шибко мало, надо уметь работать, чтобы жить хорошо было.
– Ты уже достаточно поработал.
– Я ничего больше не говорю. Кедровка много кричит, да кто ей верит?.. Смотри, там должна быть высокая гора, возле Маи, а я ее не вижу… – И старик, кивнув головой на восток, долго щурил глаза, протирая их тряпочкой.
Тяжелая печаль легла на добродушное скуластое лицо с устремленными вдаль потускневшими глазами. В глубине моего сознания нарастает тревога: неужели проводник ослепнет? Что тогда я буду делать в этой незнакомой глуши, да еще так далеко от жилья? Как выведу слепого? Стараюсь гнать прочь эти страшные мысли. Хочется как-то поддержать старика, ободрить его – и не могу найти подходящие слова.
– Однако, пойдем, надо торопиться, – прервал Улукиткан долгое молчание.
В его голосе прозвучала безнадежность. Неуверенно он поднял с земли конец повода, перекинул
