с досадой прервала Мирела. – Откуда, по-твоему, этот человек мог узнать, что она собирается делать?
– Какой человек?
– Ну этот… злодей. Давай дальше, Кать.
– Да, – сказала Катя. – Мне тоже кажется, что про Женьку пока лучше не надо. Значит, смотрите: единственное, что мы можем сейчас сделать, – это попытаться понять, о чем в этих письмах идет речь. Если поймем, то, может быть, угадаем, кто их написал. Дальше: это должно быть что-то такое, что знаем, видели, слышали именно мы. Я бы, пожалуй, сказала – наше общее воспоминание.
– Воспоминание? – переспросила Ника.
– Разумеется, воспоминание, что же еще? – отрезала Мирела. – Много у нас в последнее время общих впечатлений?
– Ну да, вот и я о том же, – кивнула Катя. – А прошлое у нас как раз общее. Остается пустячок: выковырять из нашего общего прошлого что-нибудь такое… подозрительное. И тут я пас.
– И я.
– И я. Ничего подозрительного…
– Постойте! – вдруг пробормотала Лера, перебегая глазами с одной на другую. – Как же вы так говорите? А… А Гарик?
Тут Катя, надо сказать, растерялась. «Что же с памятью, граждане?» – как любил интересоваться Булгаков. То есть даже не с памятью, а вообще с головой! Что за нелепые фокусы выкидывает сознание? Лера ведь совершенно права…
– Это был несчастный случай! – неожиданно выкрикнула Мирела и добавила странным, придушенным голосом: – Ведь милиция…
– Да, я знаю, они проверяли… Да, сказали: несчастный случай. Слушайте, мы никогда про это не… да и вообще… мало виделись… с тех пор, – Лера говорила горячо и сбивчиво, обводя всех странным взглядом. – Но скажите мне – вы что, правда верите, что он мог закрыть эту чертову заслонку? Вы что, не помните?
Как же не помнить…
…Поезд приходил в *** в четыре с чем-то утра. Ночью какие-то безумцы-истопники зачем-то раскалили вагон докрасна, дышать невозможно, поэтому первый момент на перроне показался блаженством, и прошло еще несколько минут, пока они осознали, какой на самом деле стоит зверский холод. Руки-ноги закоченели в два счета, ноздри стали противно слипаться. А до тепла между тем было идти и идти, шесть километров лесом. И главное – совсем ночь. Луна – то есть, то нет, сосны черные, темнее неба, на снегу тени… И холод, холод жуткий. Кате-то как раз было все равно: холодно – не холодно. Ей больше глаза мешали. Жгло, щипало, веки тяжелые, хоть пальцами подымай. От недосыпа, конечно, и не только в поезде. Она вообще в последние дни мало спала. Стас улетал в этот самый день. До самолета оставалось несколько часов. Была задача – на часы не смотреть. Все, переворачиваем страницу. Да, впрочем, смотри не смотри, в этой темноте разве что-нибудь разглядишь. Сосны расплываются, тени расплываются – да что я, сплю, что ли? Или опять плачу?
Она сначала вообще не хотела ехать, не было настроения, но Илья ее уговорил. Уговаривал очень грамотно: ни слова о Катиных проблемах, поедем, там знаешь как здорово! как же – все
