толком не видела. Я тоже смотрела на нее, не желая сдаться и отвести взгляд первой.
Брома я услышала раньше, чем увидела. Услышала его низкий рокочущий голос и тяжелые шаги на лестнице. Все в Броме – не только его смех – наводило на мысли о приближающейся грозе. Вот ты слышишь его вдалеке – и вот он уже здесь.
Он положил руки на плечи Катрины и с любопытством уставился поверх ее головы на меня:
– Что стряслось, Бен?
И тут меня опять захлестнул ужас, ужас, которым я захлебывалась с тех пор, как увидела тень, склонившуюся над мертвой овцой. Но на нас с жадным, неприкрытым любопытством пялились высунувшиеся из кухни слуги, а я не хотела показывать им свой страх. Им и Катрине.
– Можно поговорить с тобой тут, снаружи? Возьми лампу. – Я очень гордилась тем, что голос мой не дрожал.
Мне было очень важно показать Брому, что я смелая, совсем как он. Очень важно, чтобы он не увидел во мне глупого маленького ребенка.
Бром наклонил к плечу голову, озадаченно, по-собачьи глядя на меня.
– Овцы встревожены, – начала я.
Но тут вмешалась Катрина:
– Ты вытащила своего деда из кабинета ради такой ерунды? Сейчас не время беспокоиться об овечьих настроениях.
Я знала, что она любит меня, правда любит, и, возможно, я тоже любила ее, где-то в глубине души, под толщей обиды и негодования. Но иногда она необычайно злила меня.
Бром, наверное, все понял по моему лицу и заговорил первым, не дав мне брякнуть что-нибудь, о чем бы я потом пожалела:
– Ну же, любовь моя, давай дадим Бен шанс объяснить.
– Опа, ты можешь просто пойти со мной? Я хочу показать тебе кое-что.
Бром, видимо, решил, что мне лучше находиться подальше от Катрины, пока меж нами не разразилась война, поэтому сказал:
– Я прихвачу лампу. – И скрылся в кухне.
Мы с Катриной ждали, сверля друг друга взглядами, готовые взорваться при малейшей провокации. Но я ее провоцировать не собиралась – чтобы удержаться на высоте.
Вернувшись, Бром вежливо бросил Катрине:
– Извини, любовь моя. – И проскользнул мимо нее, высоко держа зажженную лампу.
Едва Бром присоединился ко мне, я забыла о Катрине. Сейчас имело значение только то, что находилось за овечьим загоном.
Уже почти совсем стемнело, небеса обрели глубокий иссиня-черный вечерний оттенок. Как только мы оказались вне пределов слышимости Катрины, я рассказала Брому о странном поведении овец и о трупе, обнаруженном мной на лугу, – туше без головы и копыт.
Дед пристально посмотрел на меня, а когда я неосмотрительно добавила:
– Совсем как Кристоффель, да? – взгляд его обострился.
– Что ты об этом знаешь? – резко спросил он – куда резче и суровее, чем обычно разговаривал со мной.
Но прежде, чем я ответила, он покачал головой.
– Неважно. Катрина сказала, ты играла в лесу. Не с мальчишкой ли Смита ненароком,
