рассматриваю свое отражение в зеркале, висящем за стойкой. Одежда на мне как будто с чужого плеча. Я похудел. Я бледен для этого времени года; обычно это признак того, что человек скрывался от солнца. Анна кладет локти на стойку и опускает голову на руки, рассматривая меня холодными голубыми глазами.
– Ты кажешься грустным, – говорит она.
– Как ты догадалась? – отвечаю я.
– Тут много ума не нужно, по тебе сразу видно.
Я делаю глоток абсента.
– В моем доме стреляли в женщину, – произношу я и опускаю стакан. – Что-то в этом деле… не дает мне покоя.
Анна удивленно приподнимает бровь.
– В твоем доме?
– В приюте на первом этаже. Она умерла.
– То есть кто-то ее убил?
– Если кто-то и умирает в городе чаще остальных, то это наркоманы и проститутки. – Я смотрю на стакан, стоящий передо мной. – Часто это передозировка или самоубийство. Те, кого убивают, – практически всегда мужчины. А тут – женщина… Это необычно. – Я почесываю щеку, и шелест небритой щетины наталкивает на мысли о бритве. – Все выглядело… очень просто. Аккуратно и чисто. Это еще более необычно, и это именно то, что меня больше всего беспокоит.
Несколько детей – скорее всего, из одной семьи – часто играют и бегают во внутреннем дворе моего дома. Они кричат и смеются так громко, что звук эхом отдается от стен. Не знаю, почему я об этом сейчас думаю, но эта картинка много значит для меня и навевает много воспоминаний.
– Это не твой профиль, – говорит Анна. – Расследовать убийства. Правильно?
Я киваю головой в ответ.
– Чем же занимается твой отдел? – спрашивает девушка.
– А разве я не говорил?
Она смеется. У Анны очень симметричный рот.
– Ты не очень много рассказываешь, когда приходишь сюда. Но, – добавляет она, – это нормально. Мне подходит.
– Я занимаюсь внутренними расследованиями.
Я допиваю содержимое стакана и чувствую, что снова хочу курить.
– Ты расследуешь то, что делают другие полицейские? – интересуется Анна.
– Да.
– Я думала, что только шестидесятилетние господа занимаются такой работой… А тебе сколько? Тридцать?
– Тридцать три.
Она хмурит брови, достает тряпку и начинает оттирать и так чистую стойку бара.
– Это необычно, – говорю я. – В тридцать три года работать в отделе ВР… Но все же иногда случается.
– Ты, наверное, очень хороший полицейский.
Анна кладет тряпку на место и нагибается к стойке.
Она одета в черную кофту с завернутыми рукавами и застегнутыми на груди пуговицами. На шее – черный кулон на тонкой цепочке. Я перевожу взгляд с украшения на стакан, и в этот момент мигает свет. В баре нет окон.
– Не
