заставила себя прийти в кабинет к главному режиссеру с извинениями, после чего, похоже, я была прощена.
Несколько раз в «Деревянных конях» я все-таки сыграла, пока не сорвала голос на другом спектакле. И Маргариту в спектакле по роману М.Булгакова впоследствии я также сыграла, и долгое время была единственной исполнительницей этой роли, пока не загремела в больницу и на целый месяц не выпала из жизни театра.
Из дневника Золотухина: «У Шацкой, в отличие от меня, характер резкий, она не спускала Любимову крика, отвечала так, что не приведи Господи. Ее судьба складывалась негладко».
Мое отношение к Юрию Петровичу как к режиссеру всегда было пиететным, как, впрочем, и у всего коллектива театра. А вот человеческие его качества мне, мягко скажем, были неприятны. Не раз он на репетициях демонстрировал свое хамское отношение к какому-нибудь артисту или артистке. Но при этом я всегда понимала, что он выдающийся Мастер и что только с ним театр будет оставаться Театром на Таганке. Поэтому, как и все, я в годы его отсутствия ждала и с радостью встречала его после семилетней разлуки с нами и с театром. Отсюда и фотография на моей кухонной стене, где я пылко его обнимаю…
Ах, какое дивное было время! Молодой еще Любимов, всего-то на двадцать с небольшим старше нас, не брезгующий после премьер очередных спектаклей хорошо «принять на грудь», дарящий нам, артистам, свою любовь. И мы охотно отвечали ему своей благодарной любовью.
Господи! Какие счастливые были первые годы нашей театральной жизни!
Спасибо Памяти, которая живо восстанавливает картины далеких прошлых лет.
– Черт чулидный, хватит орать!
– А ну слазивай!..
– Тащи его, ребята!..
– Чего трещишь? – не поймем!..
Это реплики на спектакле «10 дней, которые потрясли мир» по Джону Риду.
Последняя сцена спектакля. Все актеры на сцене… революционное буйство… Ораторы от разных партий сменяют друг друга, а безумная, оглашенная толпа, то есть мы, артисты, стаскиваем их с трибуны. Кого-то уносят на вытянутых руках, и он хохочет, потому что его снизу кто-то пытается щекотать. Короче, всем весело. И буйство получалось очень органично, потому как (только на этом спектакле!) даже мы, актрисы, позволяли себе «неплохо подзарядиться».
И вдруг на одном из представлений наш дикий ор в массовке смешался с гусиным шипением:
– Тише! Тише! Тише! Любимов на сцене ходит среди нас в телогрейке!..
Все услышали, и, конечно же, бесконтрольное буйство приобрело нужные рамки.
После окончания спектакля кое-кто все-таки получал хорошую порцию нагоняя.
Но нагоняй нагоняем, а приятному времяпровождению мы изменять не собирались. Понимали: спектакль не становился хуже, а энергетически, как нам казалось, даже выигрывал.
Нередко это сценическое буйство продолжалось уже после спектакля, в грим-уборной. Правда, менее оголтелое, с «блаблаканьем»
