он, несомненно, даровитый и глубокий, но малообразованный и довольно безалаберный, легкомысленный по отношению к заботам “суетного мира”, – характеризовал Каблуков Мандельштама. – В Хангё я ежедневно и подолгу беседовал с ним о поэзии, и эта его беззаботность вызывала во мне резкое осуждение, которое я не скрывал от него. Тем не менее я полюбил его за чуткость и тонкость переживаний и вполне соглашаюсь с некоторыми его суждениями об Анненском и Маллармэ как о великих поэтах, о Бальмонте, как “поэте для толпы”, новом Надсоне, о значении Баратынского и Дельвига»[113].
В конце октября 1910 года Каблуков попросил Зинаиду Гиппиус «обратить внимание» на стихи Мандельштама и «дать ему рекомендацию в “Русскую мысль”, т. е. к Брюсову»[114]. 26 октября Гиппиус отправила Брюсову письмо, в котором Мандельштам и его стихи «отрекомендованы» следующим образом: «Некий неврастенический жиденок, который года два тому назад еще плел детские лапти, ныне как-то развился, и бывают у него приличные строки. Он приходил ко мне с просьбой рекомендовать его стихи вашему вниманию. Я его не приняла (уж очень он устанный <то ли томный, то ли утомительный; а может быть, это – впечатление от стихов юного Мандельштама>), но стихи велела оставить, прочла их и нахожу, что “вниманию” вашему рекомендовать я их могу, а что вы дальше с ними будете делать – это меня уже не трогает и вы лучше знаете»[115]. Брюсов к стихам Мандельштама остался равнодушен, и в «Русской мысли» они не появились. А вот сама Зинаида Николаевна спустя семь лет включила мандельштамовские стихи в свою строго отобранную антологию «Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных З.Н. Гиппиус» (вышла в декабре 1917 года). В эту антологию «вошли стихи многих поэтов, знаменитых и малоизвестных, – отмечает современный исследователь. – Но в композиции, выстроенной составительницей, все они доносят звучание ее лирического голоса»[116].
По-видимому, именно в 1910 году Мандельштам переживает острое увлечение поэзией Блока. Некоторая запоздалость этого увлечения, как мы уже отмечали, связана с поздним признанием блоковского таланта учителем Мандельштама – Владимиром Гиппиусом. Отражение этого увлечения – в стихах Мандельштама 1910 года. Так, в мандельштамовском «Змее» возникает реминисценция из блоковской «Незнакомки»: «Я не хочу души своей излучин» (у Блока: «И все души моей излучины»), а в стихотворении «В огромном омуте прозрачно и темно…» изображено «сердце», которое «всею тяжестью» «идет ко дну» (у Блока, в стихотворении «Обреченный»: «<С>ердце хочет гибели, / Тайно просится на дно»). Личная встреча двух поэтов произошла в 1911 году, и особой теплотой со стороны Блока она окрашена не была. «Вечером пьем чай в “Квисисане” – Пяст, я и Мандельштам (вечный)», – записал Блок в своем дневнике 29 октября 1911 года[117]. «Мандельштамье» – таким пренебрежительным то ли существительным, то ли притяжательным прилагательным Блок обозначил свою встречу с младшим поэтом в дневнике от 3 декабря того же года[118]. Мандельштам
Там же. С. 241.
Там же. С. 242.
Цит. по: Мандельштам О. Камень (Литературные памятники). С. 359.
Лавров А.В. Русские символисты. Этюды и разыскания. М., 2007. С. 42. В антологию включены три стихотворения Мандельштама: «Образ твой, мучительный и зыбкий…» (с. 13), «В огромном омуте прозрачно и темно…» (с. 67) и «О временах простых и грубых…» (с. 80).
Блок А. Дневник. М., 1989. С. 72.
Блок А. Дневник. С. 89.
