Вдруг глаза ослепил пучок яркого жёлтого света. Данила приостановился, отвёл взгляд в сторону – свет жёлтый пропал. Что за привидение? Не промаячило?.. Потом он снова, осторожно поворачивая голову, уловил встревоживший, отбрасываемый берегом, неотразимый луч света. Галька играет на солнышке, решил Данила и было успокоился. Такие, должно быть, здесь камешки – яркие, цветистые.
Не отвлекаясь от забавившей его мысли, он глянул себе под ноги и опять взяло недоумение: почему-то тут камни – обыкновенные камни. А ну-ка? Данила ускорил шаг. Укорачиваясь, искрясь червонными бликами, потянулся ему навстречу жёлтый лучик… О-о! Данила не смог удержаться от тревожного восторга и, ослеплённый мечущими в его глаза искрами, упал на берег, распластав руки. Это же золото!.. Золото!.. Данила опомнился от прикосновения к щеке холодноватой пёсьей морды, поднялся и собрал на ладонь несколько тяжёлых горошин. Попробовал на зуб, как бывало пробовал перед косьбой на спелость пшеничное зерно. Цветом то и другое походили, твёрдостью были неровня.
Некоторое время Данила сидел на гальке возле золотой россыпи, опасаясь пошевелиться. Он словно бы опасался, что от его неосторожного движения спрячутся волшебные камешки и грустно станет без их весёлых пляшущих искорок, доселе никогда не виданных. Чёртик лизнул руку, на ладони которой лежали золотинки. Данила с любопытством посмотрел в доверчивые пёсьи глаза и понял, что Чёртик зовёт его домой: находились, намаялись вдоволь – пора в обратный путь.
– Глупый ты, Чертёнок, – дружелюбно заговорил Данила. – Ничего не понимаешь. Зовёшь домой и правильно делаешь, что зовёшь, но лучше бы сказал мне, безграмотному крестьянину, что же делать с этим добром… Ты видишь: мы с тобою сидим у бесценного клада. Говори: куда его деть? Собрать в котомку да унести домой? А что с ним дома?.. Это же не пшеничное зерно – не посеешь.
Пёс поводил носом, прищурив глаза, и вроде ответил растерявшемуся хозяину на своём собачьем языке: «Ты шибко, Данила, не печалься: клад не твой, его припасла природа, а ежели случаем наткнулся, увидел, так скажи людям. Не зарься сам, не жадничай».
Данила скинул с плеча котомку и, потеснив Чёртика в сторону, начал золотую россыпь сгребать и ссыпать. Делал это неторопливо, степенно, играючи, и на лице его одухотворённом детская улыбка праздновала. Почему-то казалось Даниле, что сейчас он не на берегу безымянной речуги таёжной, а на своём крестьянском току. И сгребает не песчинки золотые – ядрёное зерно пшеничное. Лопата деревянная так и ходит по глянцевитой ладони гумна, вырос закурганился островерхий ворох, в нём зёрнышек миллионы. Это – его труд, его богатство.
А искры-песчинки? Зря протянул Данила к ним руки, запачкал. Никогда он не был падок на добро чужое, и сейчас оно не нужно, хоть и нет теперь при Даниле его прежнего достояния. Память о нём опять всколыхнула, отбросила в прошлое. Не хотел так вот Данила бередить понапрасну душу свою, а куда денешься, волей-неволей золотистый галешник маячит ворохами пшеницы,
