счастливый период жизни перед встречей с праотцами, наслаждаться сочетанием мелодичных колокольчиков и глупых стишков приравнивалось к сумасшествию. По крайней мере, в Нордэме это бралось за истину.
В лобовое стекло транслировалась анимированная рождественская открытка: объёмные шапки снега на припаркованных машинах, гирлянды на фасадах домов, немного подтаявший и покосившийся снеговик прямо на тротуаре возле пожарного гидранта. Снующие люди в красных колпаках поверх уже нетрезвых голов немного портили пейзаж и в то же время добавляли нотку реалистичности в зализанную до вычурности и притянутую за уши картинку.
С неба густо сыпало еще с обеда. Жирные хлопья скользили по лобовому и налипали на капот пеной взбитых яичных белков. Высунув руку в открытое окно, он зачерпнул пригоршню, словно крал чей-то праздник – утаскивал прямо из-под носа счастливых и обманутых надуманной сказочностью строго приуроченной к определенной дате по сути обычного вечера. Воздушная, как безе, мякоть хрустнула в ладони и оказалась чересчур холодной. На превращение сказки в быль губы тронула ехидная ухмылка. С чувством необъяснимого удовольствия Адам смотрел, как между пальцев стекала обычная вода – даже не вино, учитывая дату. Сжатый комочек снега быстро съёживался и уменьшался, пока не растаял бесследно. Вот так всегда. В очередной раз чуда не произошло. Едва позволив к себе прикоснуться, оно исчезало, оставляя после себя пустоту и холод.
Выйдя из машины, он тут же ступил в лужу растаявшего снега, размочившего собранный у дороги мусор. Разбухший картон и смятые газетные листы неприятно захлюпали, встретившись с подошвой неприлично дорогих для этого райончика ботинок. Зашагав к крыльцу дома, стены которого еще помнили сухой закон и великую депрессию, Адам снова надеялся на чудо – что они не обрушатся едва он окажется внутри.
На заполненной людьми улице он резко контрастировал внешним видом – слишком респектабельным по меркам старого города. Среди работяг из доков, выпивох местных баров и уличной шпаны заблудший мажор виделся чужеродным элементом. От пера искателей легкой наживы спасал лишь везде и всегда узнаваемый облик. Искать себе проблем и связываться с членом семейства Ларссонов желающих не нашлось. Да и о нраве первенца влиятельной и богатейшей семьи Восточного Побережья тоже молва ходила: гайки Адам закручивал намертво одним ударом с правой. Подтверждая слухи, он ненавязчиво сверкнул стволом за поясом, доставая из кармана пачку сигарет. Все же визит в Северный Нордэм требовал особых условий соблюдения безопасности.
Всевышний услышал мольбы, обращенные от одного, как в городе считалось, приближенных – стены дома крепко стояли, когда Ларссон перешагнул порог. Поднявшись по скрипучим ступеням, Адам смахивал растаявшие капли с руки и спешно обтер ладонь о пальто у нужной двери.
– Минутку, – нервно взвизгнули на его стук.
Адам не осуждал. С учетом увиденных этажом ниже колядок он бы не удивился и выстрелу на поражение. Если в суде грамотно воспроизвести исполнение псалмов парочкой подвыпивших бездомных, голосивших возле парадной, присяжные точно вынесут стрелявшему оправдательный приговор. Не побоявшись услышать, что здесь исповедовали конфессию отличную от той, что сегодня широко праздновала рождения Спасителя, Адам повторил стук.
– Сказала же, минутку! – еще резче и пронзительнее.
Ларссон клялся, что слышал взвод курка по ту сторону двери, приоткрывшейся с заминкой в пару секунд. На появление гостя возгласов ликования не последовало. Дверь дернулась с намерением захлопнуться перед его носом, что воспринялось бы с неимоверным облегчением. Но, увы, чуда снова не произошло. Дверь этого дома снова оказалась для него открыта. Видимо, безграничная «радость» на лице заставила проникнуться к нему чем-то вроде сочувствия. Приняв подобное за оскорбление, Адам с пренебрежением молчал и все еще не выдавил приветствия, которым, собственно, его тоже не удостоили. Странно, что им в чем-то удалось найти взаимопонимание: молча стоять на пороге и сверлить друг друга взглядами без обмена и парой дежурных плевков в суп. Она не выдержала первой:
– Я скажу, что вы приезжали, а пирог восхитителен, – что никак не тянуло на начало светской беседы.
С Адама будто стекло напряжение вместе с каплями осевшего на волосах и растаявшего снега, когда мерзавка выдернула из рук подношение к праздничному столу и избавила обоих от вынужденного общения. По запаху, просочившемуся из-под фольги, пирог пах лучше всего в радиусе нескольких кварталов. К столу гостя не пригласили. Видимо, под презрительным взглядом кусок в горло не лез.
Мерзавка не заводила ненужных разговоров, что уже за счастье. Ларссон облегченно вздохнул, когда дверь захлопнулась перед ним. Отвесив себе похвалы, что держался молодцом и сделал все, как и обещал матери, он с чистой совестью уже собирался сбежать из тухлого местечка. Уверенно шагая к лестнице, Адам вдруг вспомнил ее внешний вид: уставшая, растрепанная, в его старой маке, которую нагло присвоил младший брат. Черт. Лиам. Адам упустил из виду, куда запропастился
