красотой господина Альсида. Не будем больше об этом.
Начало февраля. Позади меня, с пощелкиванием развевающегося на ветру знамени, трещат дрова. Со дня возвращения в Париж, не имея определенных занятий, ничего не читая, я занимаюсь тем, что, сидя у этого круглого столика, с утра до поздней ночи излагаю на бумаге свою необычную историю.
Вот только закончилась ли она?
Клоц-мобиль помещается здесь же во дворе, в специально выстроенном для него гараже. Несмотря на мои распоряжения, механик в Нантеле наполнил резервуары маслом, и нам – моему новому шоферу и мне – стоило невероятных трудов довезти до дому этот человекомобиль, так как мы не сумели повернуть ручки кранов резервуаров, чтобы слить масло. Доставленный наконец в сарай автомобиль начал с того, что совершенно разрушил своего соседа, двадцатисильный автомобиль новейшей конструкции… Что я мог поделать с этим проклятым Клоцем? Продать его? Подвергнуть риску своих ближних? Это было бы преступлением… Уничтожить его, умертвить профессора в его последней трансформации? Это было бы убийством. Я предпочел запереть его. Гараж построен из тяжелых дубовых досок, а дверь тщательно заперта на замок и засовы.
Но новый зверь проводил все ночи, рыча свои угрожающие или скорбные хроматические гаммы, и соседи стали жаловаться. Тогда я заставил отвинтить в своем присутствии преступный клаксон. С невероятным трудом отвинтили винты, гайки и болты, и оказалось при этом, что клаксон как бы припаялся к машине. Нам пришлось оторвать клаксон, отчего вся машина содрогнулась. Из раны брызнула струя желтой жидкости, пахнущей керосином, и медленно потекла капля за каплей из ампутированных частей. Я вывел из этого факта заключение, что металл под влиянием интенсивной жизни организовался; вот почему мои усилия заменить старую рессору не привели ни к какому результату; эта операция в данном случае превратилась бы в прививку неорганического тела к органическому и сделалась столь же невыполнимой, как прививка деревянного пальца к живой руке.
Лишившись своего голосового аппарата, мой заключенный не успокоился, а в течение недели продолжал страшно шуметь по ночам, бросаясь всей своей массой на запертую дверь. Потом внезапно он затих… С тех пор прошел месяц. Я думаю, что резервуары масла и бензина пусты. Тем не менее я запретил Луи, моему шоферу, проверять их и вообще входить в клетку этого дикого и свирепого зверя.
Теперь у нас царит покой, но Клоц все-таки здесь…
Философские рассуждения, готовые выйти из-под моего пера, прервал Луи. Он ворвался ко мне и, выпучив глаза, сказал:
– Мсье, мсье! Пойдите взгляните на ваши восемьдесят лошадок!
Я поспешно выбежал из комнаты.
Спускаясь вслед за мной по лестнице, слуга сознался, что решился открыть сарай, потому что с некоторого времени оттуда доносился скверный запах. И действительно, даже во дворе стоял тяжелый, тошнотворный «аромат».
Луи воскликнул, почти восхищенно:
– Мсье и сам чувствует, как тут воняет! – И он
