длившаяся и в период его консерваторской учебы. В клубе будущий композитор занимался музыкальным сопровождением немых фильмов, проще говоря, был тапером: «…с товарищами мы организовали драматический кружок, участвовали в программах “Синей блузы”. Рабочие запросто бывали у нас дома и нередко просили поиграть на собрании или вечере. Обычно приходил рабочий Артамонов и, бася, говорил: “Ну, Александров, уважь людей, поиграй…”»67
12 июня 1924 г. Борис Александров получил выпускное свидетельство об окончании 18‑й школы 2‑й ступени в Большом Кисловском переулке, куда перевелся годом ранее68. Из всех педагогов Александрову-младшему (что вполне естественно, учитывая его вечную занятость) запомнилась лишь одна учительница – и то по причине отличных от советских стандартов облика и манер: «До революции в этом здании был женский пансион, директриса которого, бывшая смолянка (выпускница Смольного института благородных девиц. – С.В.) осталась работать в советской школе и преподавала французский язык. Ходила по школе строгая и требовательная, с лорнетом на цепочке, а в специальном карманчике у нее был флакон с каплями и нюхательной солью. Когда ученики отвечали плохо, она доставала флакончик и нервно нюхала его, горько печалясь о нашем несовершенном произношении. Не раз и мне в ответ на бесхитростный “нузавон” говорила: “Ну как же вы, Александров, такое произношение!”»69
Из школьного прошлого запечатлелся и эпизод организации драмкружка. На поставленный ребятами спектакль удалось пригласить руководителя театральной студии, актера и режиссера Ю.А. Завадского. Впрочем, визитом будущего мэтра история кружка, как видно, и завершилась. Завадский коротко отметил, что «не почувствовал» в их инсценировке «Звезды» В.В. Вересаева «атмосферы подлинного искусства»70. Равнодушию удивляться не приходится: в скором прощании с незрелыми постановками и не вполне, по их мнению, способными актерами тон задавали К.С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко71.
По воспоминаниям Бориса Александровича, его отец «как правило […] сочинял [музыку] без ф[ортепья]но. Сначала набрасывал эскизы, затем садился за ф[ортепья]но – проигрывал, импровизировал, а затем начисто переписывал. Композиторская техника, а особенно хоровая, у него была на большой высоте. Я не знаю ни одного хорового произведения А[лександра] В[асильевича], чтобы хор плохо звучал и было бы неудобно петь. Мне пришлось много заниматься у отца. Одно лето (1922 г. – С.В.) он готовил меня и еще дирижера Тимофеева (ныне – проф[ессора] М[осковской] г[осударственной] к[онсерватории]) в консерваторию. Доставалось нам обоим здорово. Но зато основы настолько были крепкие, что до сего времени весь курс гармонии я помню наизусть»72.
Естественно, в консерваторию сына привел А.В. Александров, хотя по тогдашней традиции ни на кого не давил, и своим относительным успехом Борис был обязан самому себе, чувству юмора директора да погодным условиям: «Незадолго до летних каникул 1923 г. отец решил показать мои сочинения профессорам [Московской] консерватории и ее директору Александру Борисовичу Гольденвейзеру. […] В просторном кабинете директора уже собралось несколько человек, и, когда мы вошли, присутствующие обернулись. Вдруг за большими окнами раздался оглушительный треск, загрохотал гром, и невиданная гроза разразилась над Москвой. Все
