наоборот: готический собор я не чувствую, а церковь православная меня сводит с ума»…
Нет нужды относиться к этим пометкам, как к наброску чертежа религиозных увлечений детства. Скорее это попытка разглядеть в себе нечто скомканное в отроческие годы, заглушенное в юности, отчасти позабытое во взрослые годы, но остающееся чрезвычайно важным и судьбоносным и на склоне жизни…
«Беловодье, золотое царство… Но разве найдешь его… – читаем мы в набросках к «Житию Федора Стратилата», сделанным Федором Абрамовым в последние недели его жизни. – Было у каждого это Беловодье – детство»[9].
И тут же на полях сделана приписка: «Невозвратная пора детства. А так ли это, что в детство нет дорог?»
Надо сказать, что Федор Александрович Абрамов не обладал той счастливой забывчивостью, которая помогает обычным людям справиться с пережитыми ужасами. Он не был, разумеется, злопамятным человеком, но о своих бедах, неприятностях и унижениях не забывал никогда.
И если в предсмертной исповеди он называет свое нищее, сиротское детство «Беловодьем» и «золотым царством», значит духовный свет, освещавший первые годы его жизни, заслонял и голодный быт, и тяжелую, недетскую работу, к которой сызмальства начали приучать его.
К сожалению, документальных свидетельств о детстве Абрамова сохранилось немного, и говорить о его духовном воспитании большей частью приходится предположительно.
Судя по обрывочным сведениям, мать писателя, Степанида Павловна, верила в Бога, но подобно другим крестьянским женщинам, воспринимала свою веру, как нечто само собой разумеющееся и не требующее дополнительных трудов и усилий. Православие для нее было образом жизни, и сама крестьянская работа внутренне воспринималась, как работа православная, совершаемая не для обогащения, а лишь для возможности продолжения этой христианской жизни.
«…Столько благостного удовлетворения и тихого счастья было в ее голубых, слегка прикрытых глазах… – говорил Федор Абрамов в «Деревянных конях». – И тут я вспомнил свою покойную мать, у которой, бывало, вот так же довольно светились и сияли глаза, когда она, доупаду наработавшись в поле или на покосе, поздно вечером возвращалась домой»[10].
Это православное отношение к труду Степанида Павловна сумела передать сыну, а он пронес его через всю жизнь и наделил им героев своих книг.
Но, разумеется, как и положено было в Верколе, на праздники Степанида Павловна ходила в церковь.
И детей водила. Во всяком случае, рассказывая в 1974 году о встречах с Борисом Шергиным, Федор Абрамов неожиданно вспомнит: «Как светло было у меня на душе, когда вышли. Как в детстве, когда выходил из церкви в Пасху. И по-иному выглядело все на улице. Пахло весной. И люди все хорошие»[11].
Уже в конце жизни, 11 апреля 1983 года, набрасывая заметки, озаглавленные «Из жития Федора Стратилата», Федор Абрамов запишет, словно бы перебирая в памяти давние картины: «Праздники: Рождество, Масленица, Пасха с пением, с качелями… Церковь… Пинега… Детство»…
Оригинал текста хранится в фондах Литературного музея Федора Абрамова в Верколе.
Там же. С. 370.
