грешною землей,И лучших дней воспоминанья,
Пред ним теснилися толпой
Тех дней, когда в жилище света
Блистал он, чистый херувим…
Дальше Аггел не декламировал, а проговаривал отдельные строчки, без вдохновения, сникшим голосом:
Когда он верил и любил,
Счастливый первенец творенья!
Не знал ни злобы, ни сомненья…
Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивления —
И зло наскучило ему…
Из всего монолога Иван уяснил только одно – ко всем гениям литературы и поэзии Аггел приходил так же, как сейчас к нему: «Получается, в своем демоне Пушкин выразил не только переживания Аггела, но и описал реальные события».
Часы надежд и наслаждений
Тоской внезапной осеня,
Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд…
– Нет, нет, Ваня, – встряхнул головой Аггел, – приходил я ко всем по-разному, но всегда в подобающем обстановке и публике виде.
– В этом я не сомневаюсь. Свои возможности ты продемонстрировал. Но мне по-прежнему непонятно: я-то с какого бока-припека в этой компании великих?
Аггел вздохнул:
– Вот, что я тебе скажу на это, Ваня. Необъятный океан вечности поглотил многих великих писателей. Они жили вдумчиво; ты знаешь, мудрые никогда не торопятся. Поскрипывая тростниковыми и птичьими перьями, они пытались проникнуть в тайны мироздания, глубины взаимосвязей бытия на земле и на небе. Получалось иногда тяжеловато, но зато основательно, фундаментально.
А нынче перья не скрипят, по клавишам порхают пальчики; как-то суетно жизнь проходит. И писатели туда же – пытаются за всеми угнаться. От того и скользят по поверхности, мельчают. В суете, Ваня, величия не обретешь.
– И ты решил снизойти до Ивана Неизвестного, как говорится: «На безрыбье и рак рыба».
– Зачем же, Ваня, так о себе уничижительно. К тебе я пришел неслучайно, мой выбор осознанный. Цель моя на Земле понятная, это я и не отрицаю: провоцировать людей на грех, чтобы исказить в человеке божественное начало. Делал я это искусно, но без удовольствия и вдохновения. Как точно подметил Михаил Юрьевич, без наслажденья, потому что понимал, что дело это неблагодарное.
Поэтому во все века мне и хотелось с кем-то поговорить по-человечески. Хотелось донести до людей, что никакой я не падший и не злодей, а просто исполняю свою миссию, можно сказать, провожу на Земле спецоперацию. С такой надеждой я и обращался к писателям.
– Ух ты, наш белый и пушистый, – язвительно хмыкнул Иван. – Закрутил ты, конечно, лихо. Оказывается, не сам ты все затеял, а исполняешь чью-то волю. Настоящая «дюдектива» получается. То, что ты к писателям обращался, логично: они могли рассказать о тебе миллионам людей. Я-то при
