в костяшки пальцев, а другая рука крепко вцепилась в кожаную обивку руля. Он начинает плакать прямо там, у знака «стоп» на углу Паркера и Грэма.
– О господи, пожалуйста, нет,– молится он, плачет и смотрит на свой прекрасный дом и полицейские машины, которые теперь припаркованы перед ним – заполонили подъездную дорожку и выстроились вдоль бордюра. «Один из них,– отмечает он в отчаянии,– черный седан без опознавательных знаков».
«Детективы,– думает он.– Как много. О господи, сколько их тут».
Дэйв шмыгает носом, напрягается, садится, вытирает глаза и берет себя в руки. Он слышит голос отца, который говорит ему не распускать нюни, взять себя за яйца, быть мужиком.
– Он прав, он прав,– бормочет Дэйв и на краткий миг задумывается, хорошо ли вот так разговаривать с самим собой.
Мозг подсказывает, что такое надо пресекать в зародыше. Ну, что скажешь, шеф? Может, поступим правильно и будем держать эту срань в маленькой запертой коробочке без замочной скважины? Как тебе такое?
Дэйв достает из бардачка несколько салфеток, сморкается и вытирает лицо. Проверяет глаза в зеркале, видит небольшое покраснение, но без паники. Никакой истерики.
– Хорошо,– говорит он, уже забыв предложение мозга.– То, что надо.
Он заставляет себя сделать глубокий вдох, выдыхает, а затем поворачивает направо, на старую добрую Грэм-авеню, по направлению к дому.
Дэйв паркуется дальше от своего дома, чем хотелось бы, но из-за полиции выбора не остается.
Маленький дом забит полицейскими. Незнакомые мужчины и женщины заполнили гостиную, кухню и столовую, все в накрахмаленных синих формах или поношенных костюмах. И это не считая вооруженного копа у входной двери, который впустил меня в мой собственный дом, черт подери. Полицейский у двери выглядел внушительно, и какая-то часть Дэйва не хотела даже приближаться к мужчине, чье лицо было застывшим и мрачным, а грудь казалась очень мощной из-за пуленепробиваемого жилета под униформой.
– Я Дэвид Торн, это мой дом? – сказал Дэйв так, словно задавал вопрос в надежде, что коп подтвердит информацию, которая была абсолютной правдой всего пару часов назад.
Он почти не узнал свой дом изнутри. Большинство полицейских были такими огромными, что едва влезали в тесный домашний мирок их семьи. Дэйв сразу замечает Мэри, съежившуюся на диване, прямо как ребенок среди взрослых. «Как малыш с больным животом»,– думает он. Она сидит, согнувшись в талии, скукожившись, ее руки сжаты в кулаки, ноги тревожно постукивают. Рядом с ней сидит женщина в костюме и задает вопросы. В соседнем кресле сидит крупный мужчина, тоже в костюме, и делает заметки. Некоторые полицейские смотрят на Дэйва, пока он проходит мимо,– кто-то с сочувствием, кто-то с враждебностью,– а потом возвращаются к своим делам, какими бы они ни были. Судя по всему, они все разговаривают друг с другом или слушают детективов, один фотографирует дом по неизвестной Дэйву причине, а другой сидит за кухонным столом и листает записную книжку Мэри, как будто читает хренов
