далеко, чтобы слышать речь Демосфена, присоединились к кричавшим в уверенности, что решение принято.
Демосфен вернулся домой и набросал черновик послания в Фивы, осыпая Филиппа язвительными насмешками: «…поступая так, как следовало ожидать от человека его происхождения и природы; бесстыдно пользуясь минутной удачей, забывая о том, что случайно возвысился от подлого происхождения до царской власти…» За его окном неоперившиеся юноши перекликались друг с другом по пути в войско: шутки молодости, значения которых философ уже не понимал. Где-то плакала женщина – похоже, что в его доме. Должно быть, его дочь. Если ей было кого оплакивать, Демосфен узнавал об этом впервые. Философ сердито захлопнул дверь; плач был дурным предзнаменованием и путал его мысли.
На Народное собрание в Фивах явились все, кто только мог стоять на ногах. Македонцев, как формальных союзников, выслушали первыми.
Антипатр напомнил об услугах, оказанных Филиппом Фивам: помощь в Фокейской войне, поддержка в борьбе за преобладание в Беотии; перечислил все несправедливости, нанесенные городу Афинами, всячески пытавшимися ослабить соперника: союз афинян с нечестивыми фокейцами, оплатившими фокейские войска золотом Аполлона (тем же золотом, без сомнения, покрыты вывешенные ими для обозрения щиты фиванцев, к вящему оскорблению Фив и самого бога). Филипп не просит Фивы поднимать оружие против Афин; фиванцы вольны присоединиться к нему по своему выбору, в любой момент, чтобы разделить плоды победы; все же царь будет полагаться на них как на друзей, стоит им лишь открыть македонцам путь к Афинам.
Собрание размышляло. Фиванцев рассердил неожиданный захват Филиппом Элатеи; если он и был союзником, то чересчур своевольным – теперь уже поздно совещаться с Фивами. Остальное большей частью являлось правдой. А об огромных возможностях могущественного царя не сказано ни слова. Как только Афины падут, зачем ему будут нужны Фивы? С другой стороны, он добился власти над Фессалией и не причинил ей вреда. Позади изнурительная Фокейская война; Фивы полны сыновьями убитых, взвалившими на себя заботу о семьях, овдовевшими матерями, молодыми вдовами. Неужели этого недостаточно?
Антипатр прервался и сел. Послышался ропот, скорее дружественный, почти рукоплескания. Вестник вызвал афинских послов. Демосфен вскарабкался на трибуну, и приглушенный гул стал враждебным. Не Македония, но Афины представляли здесь угрозу, являясь врагом на протяжении многих поколений. В Фивах не найдется дома, который из-за бесконечных приграничных войн не был бы затронут кровной местью.
Демосфен мог задеть только одну струну: общую ненависть к Спарте. Он напомнил, как после Великой войны, когда Спарта отдала Афины во власть «Тридцати тиранов» (предателей вроде тех, что хотят сейчас мира с Филиппом), Фивы дали освободителям приют. По сравнению с Филиппом эти «Тридцать» – сущие мальчишки-хулиганы. Забудем прошлое,
