она, демонстративно закатив глаза.
– Не сердитесь на них, мэм, – сказал кто-то. – У них впереди большое будущее!
Мама приняла похвалу толпы, наслаждаясь вниманием. Комплименты – то немногое, что делало ее счастливой. Несмотря на это, я не могла полностью расслабиться. В тот момент она, может, и улыбалась, но я знала, что, когда вернемся домой, по голове нас не погладят. Если Ферн и разделяла мое беспокойство, она хорошо это скрывала. Плечи ее были расслаблены, взгляд был искренен и наивен. Помню, что была за нее рада. Ферн всегда казалось, что ее окружает некая непроницаемая граница, делавшая ее неуязвимой для маминой жестокости. Я часто задавалась вопросом: не была ли эта граница неотъемлемой частью того, что отличало ее от других? Но мама никогда не водила ее на обследования. Если бы Ферн поставили диагноз и оказали помощь, это сделало бы ее особенной, а в нашем доме мама была единственной, кому разрешалось быть особенным.
Но если Ферн не боялась мамы, это не значило, что та не представляла для нее угрозы. Помню как-то раз, нам было лет семь, Ферн рисовала на кофейном столике. Это был ужасный день. Столик был недорогой – скорее всего, он не стоил ни гроша, большую часть мебели мы брали у Армии спасения. В то время мы все еще жили в муниципальной квартире, и маминых социальных выплат не хватало на шикарные вещи, о чем она регулярно нам напоминала. Это была невинная ошибка. По всему кухонному столу было разбросано белье, и Ферн спросила маму, где ей делать уроки. Мама ответила: «Делай на журнальном столике». Просто невероятно! Она была ей матерью уже семь лет и так не поняла, как Ферн могла интерпретировать ее слова. Если бы я заметила раньше, то сама объяснила бы сестре, но, к сожалению, слишком поздно увидела, что она наделала.
– Кто писал на кофейном столике?! – взревела мама. У нее и так весь день было плохое настроение, но после увиденного она была просто в ярости. Я бы взяла вину на себя, – как и собиралась вообще-то, – но Ферн подняла руку прежде, чем я успела хоть что-то сказать. Она была так беззаботна и совершенно не подозревала о надвигающейся опасности. Она даже улыбнулась. Я не успела постучать своим браслетом по ее браслету, чтобы предупредить об угрозе.
Я затаила дыхание. Мама могла выйти из себя из-за малейшей ерунды: мы говорили слишком громко или мы говорили слишком тихо, не поблагодарили ее как следует. Один Бог знал, на что она способна, если мы наломаем дров по-настоящему. Должно быть, я подвинулась немного вперед, инстинктивно загораживая собою Ферн, потому что помню, как мама, прищурившись, отвлеклась от кофейного столика.
– Что это ты делаешь? – спросила она другим голосом, с любопытством, но осторожно и холодно. – Пытаешься защитить ее?
Она бросила на меня ледяной взгляд. Я не сразу поняла свою ошибку. Выражая любовь к Ферн, желая защитить ее, я тем самым предала маму и совершила грех. В конце концов, нашей целью было любить ее.
– Я бы никогда не причинила Ферн вреда, – сказала мама ледяным тоном. – Это же какой-то глупый кофейный
