в чем не повинны. Ни татьбою, ни убивством не занимались. Отпустите, Бога ради, животишки наши бедны и наги; с того, что дадут нам люди добрые, мы только и живы!
– Ну, вы! – закричал на них дьяк. – Волчья сыть, молчать! Правьте лучше ответы боярину! – и при этом хитро подмигнул ближайшему к нему скомороху.
Тот, маленький, подслеповатый, словно сразу понял знак дьяка и смиренно замолчал.
– Сказывайте имена ваши, – сказал Сипунов, – пиши, Егорий Егорьевич, если взялся за дело!
– Ну, вы! – окрикнул дьяк и ткнул пальцем на первого. – Тебя как?
– Иван, а прозвищем Наливайко!
– А тебя?
Красивый, лет девятнадцати, парень, тряхнув головой, бойко ответил:
– Антоша Звонкие Гусли. Гусляр.
– Тебя?
Третий парень, лет тридцати, стукнул в землю лбом и жалобно сказал:
– Емелька Беспутный!
– Чем занимаетесь и откуда пришли? – спросил Сипунов.
– Чем занимаетесь и откуда пришли? – повторил дьяк вопрос и при этом снова подмигнул.
В. М. Васнецов. Гусляры. 1899.
Иван Наливайко ответил за всех:
– Скоморошьим делом, милостивец, скоморошьим да песенным. А пришли прямо из-под Тулы, на Москву идем, милостивец!
Дьяк довольно крякнул, и по его губам скользнула усмешка.
Сипунов взглянул на Терехова, а тот лишь печально вздохнул и потряс бородою:
– Чего ж их и спрашивать? Вестимо, ничего и не ведают! – тихо сказал он.
– Оставить сыск? – спросил Сипунов.
Терехов кивнул.
Добродушный Сипунов словно ожил, ему было тяжело пытать людей, и он, приняв грозный вид, сказал:
– Ну на этот раз идите на все четыре стороны! Молодцы, сбейте клепы! А наперед чтобы в нашем городе не чинили буянств!.. Слышь, вчера до полуночи бражничали!..
Скоморохи раз по десять ударили лбом в землю и вскочили на ноги. Молодцы стали сбивать наручни.
Сипунов и Терехов вышли.
– Слышь, – обратился последний к дьяку, – не откажись сегодня ко мне зайти. Хочу другу цидулу отписать, а от этого дела отвык за время. Попишка-то мой старый, еле видит.
– Рад, боярин, за тебя живот положить, – кланяясь ответил дьяк и веселый пошел к воеводе, торопясь успокоить его.
Угрюмый вернулся домой Терехов и тотчас позвал к себе жену. Та сошла к нему встревоженная.
– Или что стряслося, Петр Васильевич, батюшка? – спросила она, едва переводя дух. – И ушел ты сегодня не вовремя, а теперь меня позвал?
– Садись, жена, – ответил боярин, – действительно стряслось. Помнишь, мы за княжьего сынка свою Олюшку прочили? По рукам ударили?
– Помню, батюшка! Как не помнить! Еще на Москве то было! А что? Или поссорились вы?
– Пустяки говоришь! Дружбы нашей
