узовиков и трещали мотоциклетные двигатели. Земля уже дрожала от разрывов, звенела посуда в застекленном шкафу. Бомбы падали где-то на северной окраине в районе железнодорожного вокзала. Анна быстро натянула юбку, схватила блузку, но никак не могла попасть трясущимися руками в рукава. Она смотрела на спящих в кроватках детей, и сердце ее сжималось от ужаса. Четырехлетний Рудольф и шестилетний Карл мирно спали. Наконец Анна оделась и стала будить детей.
Все происходило как во сне, страшном ночном кошмаре. Зажигать свет муж запретил, а за окном метались тени, изредка фары машин били в окно, ослепляя, наводя панику. Кто-то из командиров орал истошным голосом, чтобы водитель выключил фары, где-то рядом на соседней улице ударила автоматная очередь, и у Анны чуть не остановилось сердце. Рудольф начал плакать, и женщина взяла его на руки. Она забежала в кабинет мужа, где Николас лихорадочно хватал документы из раскрытого настежь сейфа и бросал в брезентовый мешок. Некоторые папки он укладывал в коричневый кожаный портфель. Увидев жену, он застегнул портфель и закричал, чтобы она бежала и садилась с детьми на заднее сиденье машины. Раньше Николас никогда не кричал на нее, и Анне стало не просто страшно, ей стало жутко.
Она выбежала на улицу, водитель ее мужа, хмурый молчун Отто стал помогать усаживаться в автомобиль. Николас выбежал на улицу с портфелем, спросил кого-то, не вернулся ли Йозеф Боэр. Ему ответили, что колонна попала под бомбежку. Гул наползал с неба, заполняя все пространство вокруг. Муж посмотрел на ночное небо и крикнул Отто, чтобы тот заводил машину. Рядом трогались другие машины, какой-то грузовик со скрежетом зацепил легковую машину интендантского управления. Анна сжала плачущих детей, накрыла их головы большим русским платком, который муж привез ей зимой откуда-то из деревни, и стала шептать мальчикам, что все будет хорошо, все обязательно будет хорошо. Наступит утро, и будет солнце и голубое небо. И все страхи останутся позади, в прошлой ночи.
Машина выскочила на ночное шоссе, где уже двигались колонны грузовиков с выключенными фарами. Машины сталкивались, два больших грузовика съехали в кювет, и какой-то офицер бегал вокруг, размахивая руками, пытаясь остановить бронетранспортер. Отто вывернул руль и по обочине шоссе объехал хвост колонны. Анна видела, как муж постоянно крутил головой. Кажется, их автомобиль оторвался от основной колонны машин отдела гестапо. Прошло больше часа, уже светало, а машина все тащилась и тащилась в потоке автомобилей. Никак не удавалось вырваться вперед, обогнать. Анна, прижав к себе сыновей, закрыла глаза и попыталась уснуть, но мысли метались в голове с таким неистовством, что заснуть не удавалось. Как такое могло произойти? Муж постоянно говорил, что у русских временные успехи, что немецкие армии соберутся с силами, получат новые танки и самолеты и снова сметут большевистские орды и опять устремятся к Москве и дальше к Уралу.
Русские! Анна так и не поняла их, хотя вокруг за последний год их было немало. И горничная была русская, и в ресторане работали русские девушки, и в офицерском гарнизонном клубе, и в городской управе тоже. Они как будто смирились с оккупацией, и в то же время Анна часто ловила на себе ненавидящие взгляды русских женщин. Анна хорошо знала, ей вбили в голову, что при большевиках русские не жили, а мучились, находились почти в рабстве. А немцы принесли сюда порядок, многих увозили на работу в Германию, где люди были защищены, были сыты. Да, убивали тех, кто восставал против германской власти, но это неизбежно. Русские должны были покориться, но они не покорялись. Анна знала, что леса полны партизан, кровожадных и беспощадных.
И тут сердце снова заколотилось. Жуткий смертельный ужас снова охватил Анну, и все внутренности сжались. В воздухе нарастал звук авиационных моторов. Еще минута – и над головами пронеслись советские штурмовики. Всполохи огня, черные клубы разрывов, огонь, грохот! Все двигавшееся по дороге горело, взлетало в воздух, а сверху снова и снова атаковали самолеты с красными звездами на крыльях. Оставляя за собой дымные следы, проносились ракеты, и снова вздымалась земля, рвался и горел металл. Муж кричал водителю, чтобы тот сворачивал в лес, на лесную дорогу. Отто кричал, что здесь не свернуть, надо проехать еще несколько метров. Эти крики, в которых не было уже ничего человеческого, заставляли стонать. Анне хотелось самой что есть мочи закричать, чтобы все это прекратилось. Грохот, разрывы, горящие люди и машины на дороге, вой моторов, крики детей в кабине… Боже…
Максим Шелестов ехал по вечерней Москве и смотрел на небо. Грохотал орудийный салют. Сколько людей на набережных, сколько людей на мостах! И все с восхищением смотрят на небо. Всего год, как прозвучал первый салют в честь побед наших войск, освободивших Белгород и Орел, а люди уже привыкли к победам, люди с надеждой и верой смотрят на небо, слушают грохот артиллерийских залпов и мысленно, всем сердцем, пребывают со своими мужьями, сыновьями и братьями там, на далеких фронтах. Ведь в честь них это торжество, страна гордится своими воинами, их победами.
Шелестов ехал по вызову Платова, не удивляясь, что комиссар госбезопасности ждет его вечером. Меньше людей увидят Максима Андреевича у входа в здание на Лубянке, меньше
