самолета стали единым костром с белыми вспышками, адом сверхвысокой температуры. Я чувствую его испепеляющий жар, обдувающий мое новое тело раскаленным ветром, я чувствую его в каждой частице вдыхаемого мной пыльного воздуха, я его чувствую так, словно горящие угли находятся в каждом нейроне, подключенном к «здесь и сейчас». Я знаю, что у меня остается мало времени до того, как нижние этажи постигнет та же участь, что этажи в зоне удара и те, что находятся непосредственно над ними. Пространство, отделяющее меня от этого круга ада, частично охвачено пламенем. Место, где нахожусь я, уже затянуто плывущим со всех сторон коричневым и серым дымом, залито потоками жидкого огня, усеяно занимающимися повсюду мелкими кострами. На поверхности сохранившихся стен вспыхивают пылающие венчики, сплошь испещренный трещинами пол покрыт золотыми лужами. Наверху, надо мной, сквозь проломы разных размеров можно увидеть картину апокалипсиса с раскаленными торнадо, обвивающимися вокруг обнажившихся основ конструкции, световыми туннелями, полными страшного жара, шарами пламени, трепещущими, словно ядерные сердца во время синтеза. Все это объято тяжелыми серыми тучами, неустанно наступающими на этажи, проникающими в трещины, в щели, в звездообразные пробоины. По металлическим опорам башни ползет жидкий огонь, словно вытекающее из кузнечного горна расплавленное золото.
Я только что родился в самом Аду, я только что родился в Мире Людей.
2. Девяносто первый этаж
Катастрофы такого масштаба – источник парадоксов. Так, одним из первых последствий любого пожара становится невозможность что-либо увидеть.
Конечно, ведь появляется дым, который, благодаря вентиляции, проникает всюду. Пробивающийся сквозь густые клубы дыма свет пламени странным образом подчеркивает окружающую темноту, или, лучше сказать, ощущение слепоты, подобное тому, которое возникает тогда, когда фары наталкиваются на плотную пелену тумана.
Кроме того, самолет погрузил здание в травматический хаос, окутавший его высокий остов крошечными дымящимися, повисшими в солнечном воздухе осколками, дополняемыми торнадо сажи, с воем вырывающимся изо всех отверстий выше девяносто второго этажа. Поэтому солнце превратилось в бледное воспоминание, проглядывающее сквозь смешение дымов различного происхождения, а главное, прекратилась подача электричества. Мгновенное затемнение. Всеобщая авария. Ночь. Ночь среди бела дня.
В таких случаях даже ясным, солнечным утром любая башня с огромными стеклянными окнами – вроде той, в которой я нахожусь, – немедленно погружается в полную темноту.
В такие моменты понимаешь, что для современного урбанистического сооружения день и ночь – это одно и то же явление, управляемое разницей электрического сопротивления. В такие моменты понимаешь, что город – это устройство, которое может сломаться так же легко, как обычный стартер. Что же тогда говорить об одной из его башен, пусть и самой высокой?
Особенно самой высокой.
Я
