коротко стриженной голове, пошёл в первый класс. Ему, детсадовскому ребёнку, было не привыкать проводить свой день вне дома, в чужих стенах, в большом шумном коллективе. И всё равно он сильно оробел, когда услышал громкую патриотическую музыку, доносящуюся из мощных динамиков, увидел возле школы огромное скопление гомонящего народа. Шмелёв довольно хмыкнул и улыбнулся: «Да, всё это было. Боялся, стеснялся, даже хныкал…»
Он припомнил, как в младших классах убирали осенью школьную территорию. Всем выдали длинные, не по росту грабли. Исполнительные девчонки тщательно сгребали мусор и опавшую листву в аккуратные кучки. Ребята же, одетые в унылого мышиного цвета, словно сиротскую, форму, вдруг вообразили, что у них в руках не садовый инвентарь, а пики и мечи, и устроили целый рыцарский турнир. А после субботника азартно кидались охапками только что собранной листвы, сведя на нет всю выполненную работу.
Ещё одна яркая картинка. Вот они вдвоём с закадычным другом поджигают в июне комки скатавшегося тополиного пуха – и потом улепётывают со всех ног от злобной старушки, которая кричит на них противным визгливым голосом и грозится вызвать милицию.
Евгений Васильевич даже не ожидал, что так разволнуется от обилия воспоминаний. Они пробудили в нём что-то потаённое, дремлющее, запрятанное в самые глубины души. Расчувствовавшийся Шмелёв стоял и улыбался, опершись спиной о серую бетонную загородку, крутил в руках перчатки и глубоко, с наслаждением вдыхал холодный осенний воздух. Он рассматривал стену и балконы ближайшего дома, пытаясь справиться с эмоциональным всплеском, прежде чем двинуться дальше.
Он сразу узнал свой старенький двор. Дом имел форму буквы «П» и выходил на улицу пятиэтажным фасадом с аркой, где в любой сезон и время суток стоял таинственный полумрак. Справа и слева от центрального фасада уходили в глубину двора стены с массивными темно-коричневыми дверями, а в самой дали, замыкая внутреннее пространство, возвышался высокий глухой забор соседнего, как тогда говорили, кооперативного, дома. Именно около него и находился раньше заветный самодельный стол со скамейками. В самом центре двора для малышей была устроена песочница с грибком, из труб сварен турник для молодёжи, установлены деревянные лавочки для старушек и молодых мам. Огромный тополь по-прежнему главенствовал в правом углу, нависая могучими ветвями над соседними деревцами. Старые деревья, окруженные стенами и не доступные порывистому ветру, желтели последней задержавшейся в кронах листвой.
Позабытые чувства тёплым густым елеем нахлынули и заполнили светом душу. Двор был тот же и одновременно иной. В тех же низменных местах стояли вечные лужи, и так же медлительно текло здесь время. Одна старая скамейка чудесным образом сохранилась, и это была именно их скамейка. Она изрядно постарела, как-то уменьшилась, будто вросла в землю, и покосилась.
Вдруг Шмелёв испытал странное чувство. Подумалось, что это и есть его настоящее
