style="font-size:15px;"> Башня сия стояла аккурат перед воротами, была невысокою, пузатою, с плоскою крышей и огроменными бронзовыми часами, везли которые с самое Аустрии да на сотне подвод, а после уж мастеровые и собирали их туточки.
Я-то еще в первый день ходила к башне, полюбоваться на этакое-то диво, а вот написать про него не сподобилася, потому как, пиши иль нет, а не поверят в Барсуках.
Цифирьблат их в поперечнике сажени этак на три будет, а то и на четыре. Сам из бронзы царское, а цифири, каждая с аршин, золоченые.
Стрелки кружевные ползут.
А как доползают до полудня, так и отзываются на то часы боем колокольным, разноголосым.
Благолепие!
Арей же к этому благолепию был равнодушен, верно, попривык уже. Он обошел башню стороною и отворил дверцу, которая взялась, а откудова взялась – непонятно.
– Чары тут, – пояснил он, – чтоб не лазили, кому ни попадя.
Во внутрях башни было темно да пыльно, и огненный шар на ладони Арея темноту кое-как разгонял, правда, при том шкворчал, как кабаний бок на сковородке.
И паленым пахло.
– Давненько тут не был, – Арей смахнул узорчатую паутину. – Заросло все… ты мышей не боишься?
– Не боюся… и крысюков не боюся.
– А кого боишься?
Я подумала и… призналась:
– Лягух. Склизкие они…
– Лягух тут точно нет…
И то ладно, не то чтоб я сильно уж боялась, верещать бы, как наши девки, мыша завидев, верещат, я б точно не стала, но вот… есть в лягухах нечто мерзотное, от чего меня всю аж перетрясывает.
Мы поднимались.
Узкая лестница приклеилась к стене и гляделась ненадежною, но Арей ступал смело, а мне не хотелось признаваться еще и в том, что я отродяся на этакую верхотурину не поднималася. В Барсуках-то, небось, выше старостиного дому, построенного дивно, в два поверху, зданиев нетушки.
Арей все идеть, а мне и остается только, что следом.
Ступени скрипять.
Лестница проседает. Того и гляди сверзнемся, небось, не птахи Божинины, крыльцев немаймо, чтоб взлететь… больно будет.
Я покосилась вниз.
Темень глухая, и в ней что-то ворочается, вздыхает, ухает… меня такая жуть пробрала, куда там лягухам! Дай Божиня милости хоть шажок сделать, а то ж Арей вона уже далече, и шар его шкворчащий искоркою малой виднеется. Этак я и остануся одна, впотьмах, дура дурою… думаю так про себя, а все одно сил нет никаких, чтоб ноженьку поднять.
Коленки трясутся.
Коса и вовсе ходуном ходит. Но ничего, губу закусила, велев себе думать не про лестницу энту, а про женихов. Небось, пока я тут на страдания исхожу, всех поразбирают. Верно, мысля была правильной, потому как попустило. Только сердце в грудях ухало тяжко, куда там часам акадэмическим.
За Ареем едва ль не бегом
