видела ее.
Такую же трещину она увидит несколько лет спустя – в другом доме, в другой стране, но только – внутри себя самой.
– Ты веш[6], что настоящие шаманы во время камлания всегда надевают на глаза специальную повязку? Такую как бы бахрому. Чтобы он мог что-то видеть, но никто не мог бы увидеть его зрачки.
Ян сидел рядом на стуле в одних трусах и курил тонкую глиняную трубку. Аня смотрела на него почти не дыша. Иногда он поднимал руку, поправляя повязку на волосах, и тогда в его плечах будто перекатывался валик. Аня смотрела жадно, стараясь запомнить, не упустить, и так же жадно слушала.
– Почему?
– Потому что в этот момент у шамана в каждом глазу пиздец.
Аня рассмеялась.
– Вот поэтому я пою почти всегда с замкнентыми очами[7], – закончил Ян начатую мысль.
– Я тоже.
Кажется, она хотела сказать что-то еще, но заметила взгляд Яна на себе. Он смотрел на нее так, как, должно быть, смотрят шаманы во время камлания.
– Не смотри на меня, а то я не могу говорить.
Она замерла.
– То есть нет, смотри. Смотри. Смотри. Смотри.
Не отрывая от него глаз, она спустила бретельки с плеч, и сорочка соскользнула на пол.
Ян продолжал смотреть ей в лицо, в глаза, будто у нее не существовало тела, словно ее руки и ноги отменились за ненадобностью, словно она была абсолютно бесплотна, беспола, бестелесна. В эту секунду не существовало даже человека, сидящего напротив, – все его тело рассыпалось на шарики мускулов, оставались только глаза, и от нее оставались только глаза, и в каждом из этих глаз, на дне зрачка, светился необъяснимый яростный пиздец.
Вскоре после начала ремонта мама уехала к родственникам, и Аня осталась руководить процессом.
Утром она бродила по строительному магазину с тележкой, груженной плиткой и обоями, с картонным стаканом кофе в руках. Вернувшись оттуда, показывала электрику, где устанавливать розетки, принимала доставку стройматериалов и проектировала большой шкаф-купе в комнату. Запасы кофе поистощились, и Аня решила, что Лида и Женя могут сами себя им обеспечить.
А по вечерам она оставалась одна.
Одна!
Это слово казалось ей воплощением роскоши. Она ложилась на пол, прямо поверх пленки, закрывающей свежий линолеум, смеялась и катала во рту это новое, прекрасное слово.
«Од-на». Аня открывала вино и нарезала сыр маленькими кубиками. «О-о-одна-а-а». Аня брала ноутбук и включала какой-нибудь легкий и прекрасный фильм. «Одна».
А когда ей надоедало, она шла гулять. Одна, конечно.
Было лето, и все вокруг было ласковым и манящим, каждый дом раскрывался неизвестной новой перспективой, и дорога разматывалась под ногами, как желтая полоска от витражной свинцовой ленты.
Иногда Аню вызывали
Ты знаешь (
С закрытыми глазами (
