советовал недоуменно. Но тут Керим проявил неожиданную для мусульманского сына строптивость:
– Отец, – сказал он, склонившись в глубоком почтении, – Здесь все решаете вы. Выше вас никого, кроме Аллаха. Но и я потом за себя решу. Если вы не благословите меня, я сделаю единственное, за что вы не сможете проклясть меня: уйду к дервишам постигать Аллаха! Воля ваша!
Кази Магомед не ожидал такого поворота, только крякнул:
– Вот как окрутила тебя!…
Немного подумав, и, возможно, вспомнив свою первую жену – наполовину гречанку, ответил в итоге согласием. «Все пройдет, – успокоил он себя, – жизнь на этом, хвала Аллаху, не заканчивается! А молодая любовь сколь жарко пылает, столь быстро и гаснет…» С тех пор в дела Керима и Джамили он не пытался вмешиваться, сохраняя в семейном противостоянии нейтралитет.
Отдышавшись, Джамиля двинулась выше: инициативу носить воду из водопада она взяла на себя, и пожилые жены, за исключением Эсмэ, были этому только рады. И ведь вода эта имела особое значение: она предназначалась только для мужчин – кази Магомеда и Керима.
Две юные турчанки выше по ручью, завидев ее, стали посмеиваться. Она нахмурилась и грозно взглянула на них. Смех усилился. Одна из девушек брызнула в ее сторону водой, и несколько капель долетели до лица Джамили. Джамиля брызнула, что было сил в ответ, тогда в нее полетел камешек, но попал в пустой кувшин. А что, если бы разбил? И ей пришлось бы возвращаться с родника с одними черепками! Какой позор, какая радость для Эсмэ! Джамилю охватила ярость, она стала хватать мокрый с мелкой галькой песок и швырять в шутниц.
– Вот! Вот! Вот! – кричала она, и те отбежали.
– Мы хотели только поиграть с тобой, не обижайся! – прокричала одна из девушек.
Ничего не ответив, она еще раз грозно посмотрела на них и стала заполнять кувшин.
Когда кувшин наполнился и Джамиля двинулась вниз, бездельницы еще развлекались, брызгая водой теперь друг на дружку, а кувшины их еще были пусты.
Дорога вниз с наполненным кувшином на плече была тяжелее, и она шла не спеша, осторожно ступая. Справа от тропы был голый склон, спускающийся к деревне, слева к тропе, здесь, на повороте, вплотную подступал кустарник.
Неожиданно кто-то позвал ее из кустарника прежним, не принесшим ей счастья, именем, которое она поклялась не произносить даже мысленно. Вначале она подумала, что ей показалось, но мужской и грубый голос вновь отчетливо позвал:
– Анаит! Анаит! Остановись! Это я, брат твой, Гурген!
Свет померк в ее глазах, ноги и руки обессилели, будто она встретила ожившего мертвеца, и она поставила кувшин.
– Анаит! Анаит! Это я, Гурген, твой брат!
Да, теперь она его узнала и обернулась к кустам.
За поредевшей листвой угадывалась фигура сидящего мужчины, присмотревшись, она увидела
