ведь умираем! – искренне возмущался я.
– Вы да.
– И умираем совсем?
– Да.
– Так это же смерть!
– Нет.
– А что?
– Сон.
– Выходит, мертвые видят сны?
– Не мертвые.
Так могло продолжаться до бесконечности. Не было сил заставить его выражаться яснее. Это было бы озвучанием немоты, которая не подлежит озвучанию. Он это знал, но не знал, как это мне объяснить.
Лишь однажды, но многие годы спустя, я подумал, что это можно было сравнить с любовью. С признанием в ней. Это как сказать женщине «я люблю тебя» прекрасно зная, что это не то и не так, но, увы, так требует форма, такова словесная формула, и сказав ее, ты запустишь цепную реакцию сотен, тысяч и миллиардов других таких формул; это будет ядерный подрыв слов, и каждое должно что-то выражать, и, наверное, выражает, но все вместе они один большой «бум», а в конечном итоге стыд. Немота в человеческом мире непобедима.
Будь сейчас со мной рядом моя Йодла Къйэнко, я бы не совершал ошибок, которые сейчас совершаю на каждом шагу. (Впрочем, ладно. Когда меня мяли звери, она мазала меня йодом и пела. Йод всегда прожигает до мяса. Но зато ты знаешь, что такое любовь.)
Я тоже обрабатывал раны бога. Золой. А потом лучинками убирал комки. Хорошо, что была зима и не было мух. Лучинки в моих руках не всегда были ласковы.
– Значит, если бы на Земле не осталось ни одного человека, вас тоже бы не осталось?
Он дергался и рычал в подушку.
– А почему вас так много?
– Потому ш-ш-ш… ш-што вас так-так мало!
Иногда мне казалось, он бросит в меня подушкой.
– А что будет, если все перестанут в вас верить?..
– Не будет!
– А если однажды не будет на Земле ни одного человека, который в вас будет верить, вас тоже не будет?
– Да.
– Значит, мы вас главнее?
Он замер и начал прислушиваться, как я ковыряюсь в ране лучинками. В золе иногда попадались острые черные угольки.
– Значит, вы существуете лишь пока… пока кто-то из нас в вас верит? Хоть несколько человек или даже…
– Да!
– А кто? Они кто?
– Не знаю.
– И ты их ни разу не видел?
– Нет!
– И ты про них ничего не знаешь?
– Нет!
– Но ты их хотел бы…
– Нет!
Он вскакивал, вырывал у меня лучинки, ломал и отбрасывал к печке. Вновь утыкался лицом в подушку и мотал всем затылком, когда я приносил пить. Нимб болтался туда-сюда и бросал по углам голубые блики.
Значит, мы их главнее, думал я про себя. Он то ли смеялся, то ли рыдал в подушку.
4 ноября 2203, вторник
Я понимаю, насколько неправильно говорить, что человек не помнит
