школе, тут так нельзя.
– Я слушаю, – сказал Лоуренс.
– Из «ОМ» следует абсолютно радикальная вещь – все в математике можно выразить определенной последовательностью символов.
– Лейбниц сказал это много раньше! – возмутился Руди.
– Ну, Лейбниц предложил символы, которые мы используем в дифференциальном исчислении, но…
– Я не про это!
– И он изобрел матрицы, но…
– И не про это тоже!
– И он немного занимался двоичной системой, но…
– Это софсем другое!
– Ладно, Руди, говори, о чем ты.
– Лейбниц изобрел базовый алфавит – записал набор символов для логических выражений.
– Ну, я не знал, что в сферу интересов герра Лейбница входила формальная логика, но…
– А как же! Он хотел сделать то же, что Рассел и Уайтхед, только не для одной математики, а для всего на сфете!
– Поскольку ты, Руди, похоже, единственный на планете знаешь об этом начинании Лейбница, можем ли мы допустить, что его затея не увенчалась успехом?
– Ты можешь допускать все, что тебе угодно, Алан, – ответил Руди, – но я – математик и ничего не допускаю.
Алан оскорбленно вздохнул и наградил Руди многозначительным взглядом, который, как догадывался Уотерхауз, означал «я тебе это припомню».
– Если мне позволят продолжить, – сказал он, – я вообще-то хотел, чтобы вы согласились вот с чем: все в математике можно выразить последовательностью символов, – он взял палку, которой надо было тыкать Лоуренса, и начал писать на земле что-то вроде + = 3) √(-1) π, – и мне глубоко безразлично, будут это символы Рассела, или Лейбница, или гексаграммы И-Цзина.
– Лейбниц восхищался И-Цзином! – страстно воскликнул Руди.
– Помолчи пока про Лейбница, Руди. Мы с тобой едем в поезде, сидим в вагоне-ресторане, мило болтаем, а этот поезд со страшной силой тянут локомотивы «Бертран Рассел», «Риман», «Эйлер» и другие. А наш друг Лоуренс бежит рядом с поездом, пытаясь от нас не отстать – не обязательно потому, что мы умнее, просто он – деревенский, и у него нет билета. И я, Руди, просто высовываюсь в окошко и пытаюсь втащить его в гребаный поезд, чтобы мы втроем могли мило болтать о математике, не слушая все время, как он пыхтит и отдувается.
– Ладно, Алан.
– Если ты не будешь перебивать, я скоро закончу.
– Но есть еще локомотив по имени Лейбниц.
– Ты считаешь, что я не отдаю должного немцам? Внимание, сейчас я упомяну человека с немецкой фамилией.
– Кто же это? Фон Тьюринг? – съязвил Руди.
– Фон Тьюринг будет потом. Вообще-то я имел в виду Гёделя.
– Какой он немец! Он австрияк!
– Боюсь, это теперь одно и то же.
– Не я придумал аншлюс, и нечего на меня так смотреть. Я ненавижу Гитлера.
– Про Гёделя я слышал, – вставил Уотерхауз, чтобы охладить спор. – Но можно немножко
