гуще событий, я так и не сумел написать об этом сам. Даже спустя две недели, уже вернувшись в Колорадо, я не мог говорить об этом спокойно – по причинам, которые я, думаю, наконец-то начал понимать, но до сих пор не могу внятно объяснить.
Но я-то отправился туда в качестве журналиста, не испытывая ни малейшей личной симпатии ни к кому из кандидатов и не питая иллюзий по поводу исхода… Я не был лично вовлечен во все происходящее, так что нечего и пытаться понять, как события в Чикаго должны были подействовать на Джина Маккарти.
Я помню, что видел, как он переходил Мичиган-авеню в четверг вечером через несколько часов после того, как Хамфри произнес свою речь, в которой согласился баллотироваться в президенты, а затем он бродил в толпе в Грант-парке, словно генерал побежденной армии, пытающийся смешаться со своим войском сразу после капитуляции. Но Маккарти не мог общаться с людьми. Он едва был в состоянии говорить. Он выглядел как глубоко потрясенный человек. Да и говорить было уже не о чем. Кампания завершилась.
С Маккарти было покончено. Он вышиб из гонки президента, а затем с головой ринулся в фантастическую шестимесячную кампанию, которая видела и убийства Мартина Лютера Кинга и Бобби Кеннеди, и нападение чикагской полиции по указанию мэра Дейли на сотрудников избирательного штаба Маккарти, когда та ворвалась на их собрание в чикагском «Хилтоне» и начала все крушить. На рассвете в пятницу утром руководитель его кампании, опытный старый профессионал по имени Блэйр Кларк, все еще расхаживал по Мичиган-авеню у «Хилтона» в состоянии, близком к истерике, и даже его друзья боялись заговаривать с ним, потому что каждый раз, когда он пытался что-то сказать, глаза его наполнялись слезами и он начинал снова ходить взад-вперед.
Возможно, Маккарти и сумел облечь все произошедшее в слова, но даже если и так, я не читал этого… Или, быть может, он завис, работая над рукописью, потому что пока не может придумать правильный конец. Маккарти остро чувствует драматургию и умеет выбрать момент… Но никто, кажется, до сих пор не заметил, что в нем живет и жажда мести, разросшаяся до размеров быка…
А может, и нет. Такие, говоря языком классической журналистики, бессвязные, необоснованные предположения могут плохо подействовать на этого кретина из Ирландии, который через океан послал распоряжение привлечь меня к уголовной ответственности за сквернословие и отсутствие объективности. Многочисленные жалобы были обращены, по сути, к издателю, который позволил мне выйти сухим из воды после того, как я назвал нашего нового судью Верховного суда Уильяма Ренквиста «свиньей».
Ну… черт, что я могу сказать? Объективная журналистика – непростое дело в наше время. Мы все стремимся к ней, но кто может указать путь? Единственный человек, который сразу приходит на ум, – это мой хороший друг и коллега по спортивному отделу Рауль Дюк
