же станет понятно – какие могут быть сомнения, – что данный объект сконструирован при помощи ума. Даже если бы мы ничего не знали о часовщике, логика подвела бы нас к выводу: некий конструктор аккуратно собрал все колесики часового механизма. «Разве не очевидно, господа, что человек, его до последних мелочей продуманная организация – вспомните хотя бы двадцать семь косточек и тридцать три мышцы кистей рук, позволяющие нам выполнять самую мелкую работу… – Профессор от удовольствия прищелкивал пальцами. – …Что человек тоже является созданием часовщика?»
Тут он обычно делал небольшую паузу, отрывался от записей и смотрел студентам в глаза: «Прошу вас, господа, применить метод дедукции, который мы так часто использовали в последние месяцы, и к данному вопросу». Его маленькие зеленые глаза блестели от восторга, ибо он считал это доказательство бытия Божьего элегантным и бесспорным.
Однако, невзирая ни на какие аргументы, тесная сцепка клира и науки дала трещину. Прошли времена, когда все профессора Оксфорда и Кембриджа были священниками: зоологи, химики, анатомы, геологи. Все чаще на кафедру всходили ученые, предпочитавшие отделять материальное от метафизического.
Беккету тоже больше нравилось объяснять тонкое устройство человеческой кисти и происхождение видов теорией Чарльза Дарвина, чем неким часовщиком. Книга с таким названием вышла за пару дней до его двадцатого дня рождения – 24 ноября 1859 года, – и он принадлежал к читателям первого издания, которое расхватали за неделю.
Когда студент-медик, долгие годы прислуживавший в Вестминстерском аббатстве, понял процесс эволюции, происходящее в природе так его возбудило, что он целыми днями ходил по улицам, ощущая себя жвачным животным, снова и снова переваривающим съеденное.
Первые месяцы после своего бесславного увольнения из клиники доктор Беккет каждое утро ходил в библиотеку. Он читал «Органон врачебного искусства» Самуэля Ганемана и экспериментировал с гомеопатическими шариками. Читал знаменитое эссе Канта «Что такое Просвещение», поскольку являлся адептом Просвещения и ничего так не желал, как выхода человека из состояния несовершеннолетия. Канта он скоро оставил. Ему не хватило терпения. Он с удовольствием читал сочинения по атеизму и нашел восхитительным высказывание: «Если бы у лошадей были боги, они имели бы вид лошадей»[1]. Беккет очень любил цитировать эту фразу, она лучше других формулировала его отношение к неземному миру. Он прочел и пару десятков страниц Маркса, поскольку его ужаснуло состояние больного из бедного лондонского квартала. Но читать Маркса оказалось еще хуже, чем Канта.
Вскоре после увольнения из больницы Беккет случайно оказался вовлечен в разговор соседей; речь шла о тяжело заболевшем профессоре геологии неподалеку. Договорились о визите к нему доктора Беккета, и больной поразительно быстро, хоть и кряхтя, поднялся с постели. Новости распространились со скоростью света.
Профессор
У Ксенофана: «Если бы быки, лошади и львы имели руки и могли бы ими рисовать и создавать произведения [искусства] подобно людям, то лошади изображали бы богов похожими на лошадей…»
